I

Более четырех десятилетий насчитывает творческий путь великого русского музыканта Николая Андреевича Римского-Корсакова. Это - десятилетия упорного, разностороннего и вдохновенного труда. Пятнадцать опер, многочисленные симфонические, хоровые и камерно-инструментальные произведения, десятки романсов - таково творческое наследие Римского-Корсакова.

Весьма значительны и другие стороны деятельности Римского-Корсакова. Без малого сорок лет вел он педагогическую работу, воспитав несколько поколений русских музыкантов. Его замечательные учебники до нашего времени сохранили свою методическую и практическую ценность. Глубокие мысли об искусстве заключены в автобиографии Римского-Корсакова^*, в его статьях и заметках, а также в письмах к близким людям. Большое значение в развитии русской музыкальной культуры имели выступления Римского-Корсакова - дирижера; в своих концертах в России и за рубежом он пропагандировал преимущественно русскую симфоническую музыку.

^* (Н. А. Римский-Корсаков. Летопись моей музыкальной жизни. Изд. 7-е. Под редакцией В. Н. Римского-Корсакова и А. В. Оссовского. М., 1955.)

Римский-Корсаков считал себя деятелем "эпохи освобождения крестьян", иначе говоря - шестидесятых годов. Как и другие передовые художники его времени, он сформировался под мощным воздействием великих русских мыслителей - революционных демократов Белинского, Чернышевского, Добролюбова. И в течение всей своей жизни Римский-Корсаков оставался человеком передовых воззрений, художником прогрессивных творческих устремлений, мужественным и принципиальным музыкально-общественным деятелем.

В небольшом городке Тихвине, Новгородской области, сохранился поместительный одноэтажный дом с мезонином, живописно расположенный на самом берегу реки Тихвинки. В этом доме, ныне превращенном в мемориальный музей, сто с лишним лет тому назад, 6 марта 1844 года, родился Николай Андреевич Римский-Корсаков. В Тихвине прошли и первые годы детства великого русского композитора.

В "Летописи моей музыкальной жизни" Римский-Корсаков скупо рассказывает о тихвинской жизни. Но лаконичный рассказ его существенно пополнен ценными биографическими материалами, которые опубликованы сыновьями композитора - А. Н. Римским-Корсаковым и В. Н. Римским-Корсаковым. По этим источникам можно ясно представить, в какой обстановке протекало детство будущего творца "Снегурочки" и "Шехеразады", каково было его ближайшее окружение.

Заслуживает внимания личность отца композитора-Андрея Петровича Римского-Корсакова. Как и многие его сверстники из дворянских семей, образование он получил во французском пансионе. Учился он и в Горном институте, не закончив, впрочем, это учебное заведение.

Семнадцатилетним юношей, в 1801 году, А. П. Римский-Корсаков поступил на службу в Иностранную коллегию, иначе говоря, в Министерство Иностранных дел. После Иностранной коллегии он служил в других ведомствах, дойдя до сравнительно высоких должностей. Последняя его должность - пост гражданского губернатора Волынской губернии, который он занимал в первой половине тридцатых годов. Покинув этот пост, А. П. Римский-Корсаков жил на покое в Тихвине до конца своей долгой жизни.

Если бегло ознакомиться со служебной деятельностью А. П. Римского-Корсакова, он может показаться одним из многочисленных николаевских чиновников, сделавших блестящую карьеру. Но это представление было бы ошибочным. Отнюдь не карьера была главной жизненной целью Римского-Корсакова. Он принадлежал к тем немногим чиновникам, которые относились к своему делу серьезно и честно, умели сохранить независимость взглядов, не боясь столкновений с влиятельными кругами.

А. П. Римский-Корсаков был вынужден уйти с поста новгородского вице-губернатора из-за конфликта с местными помещиками, которых он пытался заставить содержать в порядке дороги. Несколько позже он был уволен с должности Волынского губернатора по личному распоряжению царя.

Чем же вызвал недовольство Николая I А. П. Римский-Корсаков? В Волынской губернии находилось много поляков - и постоянно живущих, и высланных под надзор властей. А. П. Римский-Корсаков был назначен волынским губернатором непосредственно после подавления польского восстания; и, конечно, николаевское правительство рассчитывало, что новый губернатор проявит "необходимую" суровость к "мятежникам". В этом правительство ошиблось. А. П. Римский-Корсаков, конечно, хорошо знал, что требуется от губернаторов западных губерний, но притеснять поляков не считал возможным. Наоборот - из дошедших до нас мемуаров известно его заботливое отношение к высланным полякам; это и положило конец его служебной карьере.

А. П. Римский-Корсаков ни по воззрениям, ни по характеру не был человеком революционного склада. Нет оснований говорить о его связях с передовым движением эпохи - с декабристским движением. Однако есть сведения о сочувственном его отношении к декабристам, с которыми он встречался после 1825 года. Декабрист И. Якушкин упоминает в своих записках о встрече с А. П. Римским-Корсаковым: "В Ладоге... вошел в нашу комнату человек очень порядочной наружности; фельдъегерь хотел было не пустить его к нам, но вполне смирился перед ним, когда узнал, что это был действительный статский советник Римский-Корсаков. Беседа с Корсаковым была для нас очень приятна и любопытна. Он сообщил нам некоторое известие о том, что делалось в Петербурге, и известил нас также о приезде Муравьева и Бестужева, с которыми он виделся и которых снабдил деньгами".

О встрече А. П. Римского-Корсакова с М. И. Муравьевым-Апостолом и А. А. Бестужевым-Марлинским говорится и в воспоминаниях Муравьева-Апостола:

"1-го октября 1827 года я выехал из Форт-Славы. Меня привезли в Шлиссельбургскую крепость; на другой день из каземата отвели на гауптвахту... Комендант объявил нам обоим высочайшую милость, по которой [мы] избавлялись от [каторжных] работ и поступали прямо на поселение в Сибири. На Тихвинской станции ждал нас Корсаков... Он упросил меня принять в виде ссуды 600 р. на путевые издержки. Живое соболезнование его о постигшей нас участи глубоко тронуло меня, я чувствовал, что отказом я бы его оскорбил, к тому же ни я, ни мой спутник Бестужев не имели с собой вовсе денег. Оказанную нам тогда услугу свято храню в памяти по сию пору. Таких добрых людей немного, о них с радостью вспоминаем".

Не только доброту проявил в данном случае А. П. Римский-Корсаков, но и гражданское мужество: не всякий чиновник в ту пору рискнул бы вести "приятные и любопытные" беседы с декабристами, отправляемыми в ссылку, и оказывать им материальную помощь.

Облик А. П. Римского-Корсакова хорошо обрисован в немногих строках "Летописи" Н. А. Римского-Корсакова. "Отец мой скончался 78 лет (в 1862 году. - А. С.)... Человек он был чрезвычайно кроткий и правдивый. Унаследовав от деда моего некоторое состояние, а впоследствии по смерти первой жены своей (урожденной княжны Мещерской) получив хорошее подмосковное имение, он, в конце концов, очутился без состояния по милости обиравших его друзей... Выйдя в отставку, он поселился в Тихвине с матерью моей и дядей Петром Петровичем в собственном доме, получая небольшую пенсию. Будучи по принципам противником крепостного права, он, на моей памяти, отпускал одного за другим оставшихся своих дворовых и, наконец, освободил всех. ...Проживая на покое в Тихвине, отец был весьма уважаем тихвинским обществом, часто многим давая советы и разрешая споры и недоразумения".

О матери композитора, Софье Васильевне, А. Н. Римский-Корсаков пишет: "...воспитание она получила, по тогдашним понятиям, хорошее... Она отлично владела французским языком, умела играть на рояле и, видимо, в юности усвоила все, что полагалось на долю барышни в богатой семье александровского времени". Один из обитателей Тихвина А. Н. Витмер характеризует С. В. Римскую-Корсакову как "женщину несомненно очень умную, образованную, воспитанную, тактичную, настоящую покорительницу сердец". Все же, по-видимому, С. В. Римская-Корсакова не выделялась сколько-нибудь значительно из среды женщин ее круга и времени - то есть чиновничье-дворянского общества первой половины прошлого века.

В жизни Н. А. Римского-Корсакова значительную роль сыграл его старший брат Воин Андреевич. Это был даровитый и широко образованный морской офицер, видный педагог и автор ряда литературных трудов по военно-морским вопросам. В историю русской науки имя В. А. Римского-Корсакова вошло как имя одного из первых исследователей Амурского края.

Разница в возрасте (двадцать два года) исключала возможность равноправной дружбы между братьями. Для Николая Андреевича старший брат был не товарищем, а скорее наставником, руководителем, впоследствии (после смерти А. П. Римского-Корсакова) заменившим отца.

Жизнь в Тихвине характерна была сочетанием городских и деревенских впечатлений. "Тихвинский дом, - пишет В. Н. Римский-Корсаков, - окруженный небольшим, но уютным садом с множеством цветущих кустарников - сирени, жимолости, жасмина, был, в сущности, маленькой усадьбой..." И в самом Тихвине, и за его пределами Римский-Корсаков соприкасался с поэтичной северной природой, которая впоследствии получила глубокое и своеобразное отражение в его творчестве.

Городские тихвинские впечатления тоже несомненно преломились в творческом сознании Н. А. Римского-Корсакова. "Остатки древностей в виде многочисленных стенных башен и отдельных частей других церковных строений, - пишет сын композитора, - следы архаической росписи стен, темные лики икон, блеск драгоценностей, традиционное истовое монастырское пение, долгие службы, крестные ходы в воспоминание разных событий, колокольные звоны, множество поэтических и возбуждающих воображение легенд - смесь исторической реальности (борьба со шведами и пр.) и творческого вымысла ("чудеса", творимые иконой), - все это путями невидимыми, но несомненными должно было внедряться в сознание ребенка". Действительно, трудно представить себе, чтобы перед Римским-Корсаковым не вставали впечатления детства, когда он воссоздавал в своих операх картины далекого прошлого нашей родины.

Музыкальные впечатления в Тихвине не были обильны. Отец Римского-Корсакова играл по слуху довольно свободно, хотя и не особенно бегло. Римскому-Корсакову приходилось слышать и других тихвинских пианистов-любителей; репертуар их был, впрочем, весьма ограничен, а исполнение не поднималось выше уровня провинциального дилетантства. Римский-Корсаков упоминает и о тихвинском бальном "оркестре", который "состоял долгое время из скрипки, на которой выпиливал польки и кадрили некий Николай, и бубна, в который артистически бил Кузьма, маляр по профессии и большой пьяница. В последние годы появились евреи (скрипка, цимбалы и бубен), которые затмили Николая с Кузьмой и сделались модными музыкантами".

Немногим богаче были впечатления от вокальной музыки. Римский-Корсаков любил слушать пение в мужском монастыре; нравились ему некоторые хоры Бортнянского. "Наибольшее наслаждение", по словам Римского-Корсакова, доставляли ему случайно оказавшиеся в доме отрывки из "Ивана Сусанина". Любил Римский-Корсаков и старинные русские песни; в народном исполнении он их слышал, правда, редко, но дома они пелись часто - дядей (братом отца) и матерью. Много лет спустя Римский-Корсаков включил некоторые из них в свой сборник народных русских песен. И еще одно впечатление детства воскресло впоследствии в творчестве Римского-Корсакова - "...мне случалось ежегодно видеть проводы масленицы с поездом и чучелой". Нет сомнения, что есть прямая связь между этим воспоминанием детства и замечательной сценой "Проводы масленицы" в "Снегурочке".

Музыкальная одаренность Римского-Корсакова проявилась очень рано. "Еще мне не было двух лет, как я уже хорошо различал все мелодии, которые мне пела мать; затем трех или четырех лет я отлично бил в игрушечный барабан в такт, когда отец играл на фортепиано. Отец часто нарочно внезапно менял темп и ритм, и я сейчас же за ним следовал. Вскоре потом я стал очень верно напевать все, что играл отец, и часто певал с ним вместе; затем и сам начал подбирать на фортепиано слышанные от него пьесы вместе с гармонией..."

Регулярные занятия музыкой (фортепианной игрой) начались в шестилетнем возрасте. Местные преподавательницы не смогли дать Римскому-Корсакову хорошей школы и не сумели по-настоящему заинтересовать его.

К последним годам тихвинской жизни относятся первые попытки сочинять музыку (тайком от учительницы). Римский-Корсаков пишет фортепианные пьесы и даже вокальный дуэт с сопровождением фортепиано. К сожалению, эти детские опыты не сохранились, и мы не можем судить, насколько справедлив был к себе Римский-Корсаков, когда он говорил, вспоминая годы детства: "...ради игры, ради обезьянничанья, совершенно в том же роде, как я складывал и разбирал часы, Я пробовал иной раз сочинять музыку и писать ноты".

Гораздо сильнее, чем музыка, будущего композитора влекло море. Живя в Тихвине, Римский-Корсаков не мог видеть моря, но в спокойной, однообразной тихвинской жизни крупными событиями были письма В. А. Римского-Корсакова из-за границы.

Особенно сильное впечатление они производили на младшего сына. В детских играх он охотно изображал мореплавателя, долгими часами строил модель военного корабля и, конечно, имея перед глазами пример брата и дяди - адмирала, мечтал о военно-морской службе. Его письма к брату заполнены просьбами - разъяснить значение различных морских терминов, рассказать об устройстве корабля. Весьма показательно одно из писем Римского-Корсакова, написанное, по всей вероятности, в восьмилетнем возрасте:

"Воин, мне очень хочется знать, сколько у тебя на шхуне^* ярусов; я читал, что у 74-пушечного корабля бывают трюм, кубрик, жилая палуба и батарейная палуба. Я чиню свой бриг, я переменяю брасы, топенанты, штаги и шхоты. Я оснастил фок-мачту, а на грот-мачте марс качается, грот-стеньга стояла криво. Скажи мне, сколько у тебя якорей и как они называются. Я знаю два названия плехт и даглист. Да скажи мне, в каком ярусе степсы для мачты, скажи, сколько у тебя пушек на шхуне; я желаю знать, в каком ярусе находится у тебя машина, сколько у тебя штурманов и матросов, да напиши, пожалуйста, сколько на шхуне парусов... Скажи мне, отчего, когда корабль тонет, вода бьет из люков каскадом. Я это читал в описании крушения 74-пушечного корабля "Ингерманланд".

^* (В. А. Римский-Корсаков командовал в начале пятидесятых годов шхуной "Восток".)

Письмо это не только доказывает, что Римский-Корсаков действительно горячо был увлечен морским делом, вернее, мечтал о море и мореплавании. В этом потоке детских вопросов видна та пытливость, которая была коренным свойством Римского-Корсакова и без которой не может быть достижений ни в науке, ни в искусстве, ни в каком-либо ином серьезном творческом труде.

Мечты Римского-Корсакова о мореплавании радовали его родителей. Они надеялись, что младший сын последует примеру старшего и станет хорошим морским офицером. О серьезном развитии его музыкального дара они не думали. "Родители мои, - писал Римский-Корсаков в "Летописи", - принадлежа к старой дворянской семье, будучи людьми 20-30-х годов, мало соприкасаясь с литературно-художественными деятелями их времени, естественным образом были далеки от мысли сделать из меня музыканта". Сам он разделял мнение родителей: "Сделаться же музыкантом я никогда не мечтал, учился музыке не особенно прилежно, и меня пленяла мысль быть моряком".

В конце июля 1856 года, двенадцатилетним подростком, Римский-Корсаков покинул Тихвин. Отец отвез его в Петербург и поместил в Морской корпус - учебное заведение, готовившее офицеров военно-морского флота. С этого момента начинается новый этап жизни Н. А. Римского-Корсакова.

Хотя Римский-Корсаков с полной охотой поступил в Морской кадетский корпус, однако ни в письмах, ни в воспоминаниях его, относящихся к годам обучения в корпусе, не заметно большого увлечения военно-морским делом. Постепенно для Римского-Корсакова становилось ясным, что к военно-морской службе, казавшейся ему столь заманчивой в Тихвине, у него нет ни глубокого влечения, ни соответствующих данных, "...моря и морских опасностей я никогда не боялся, - вспоминает Римский-Корсаков. - Но службы морской я, в сущности, не любил и способен к ней не был. Находчивости у меня не было, распорядительности - никакой. Впоследствии, во время заграничного плаванья, оказалось, что я совершенно не в состоянии приказывать по-военному, покрикивать, ругаться, ободрять, взыскивать, говорить начальническим тоном с подчиненными и т. д. Все эти способности, необходимые в морском и военном деле, у меня безусловно отсутствовали".

Римского-Корсакова отталкивала и корпусная атмосфера. Невежество, грубость, притеснения младших и слабосильных со стороны старших и более сильных воспитанников, жестокость педагогов - таковы были нравы в военно-морском училище, "Это был вполне кадетский дух, - пишет Римский-Корсаков, - унаследованный от николаевских времен... Как мало соответствовала эта среда художественным стремлениям и как чахло произрастали в ней мало-мальски художественные натуры, если таковые изредка и попадались, - произрастали, загрязненные военно-будничной прозой училища. И я произрастал в этой сфере чахло и вяло в смысле общего художественно-поэтического и умственного развития". Лишь в последние два года корпусной жизни около Римского-Корсакова сгруппировались наиболее культурные, любящие музыку и театр кадеты.

Отец композитора А. П. Римский-Корсаков

Н. А. Римский-Корсаков. 1851 г

Из писем и воспоминаний Римского-Корсакова, из воспоминаний его друзей мы знаем, что корпусная атмосфера не убила в нем художественных устремлений. Медленно, постепенно, но все же музыка завоевывала первенствующее положение в интеллектуальной жизни Римского-Корсакова. Продолжаются занятия фортепианной игрой. По воскресеньям Римский-Корсаков берет уроки у некоего Улиха, виолончелиста Александрийского театра и весьма посредственного пианиста. Улих не много мог дать своему ученику, а тот, видимо, и не стремился к настоящему пианизму. Занятия с Улихом не прошли все же бесследно - подвинулась техника, появился опыт игры в четыре руки и в ансамблях; Улих приводил к Римскому-Корсакову своих товарищей, - валторниста и скрипача, - для исполнения бетховенских сонат и сам играл с ним виолончельные сонаты. Однако серьезное влечение к музыке родилось не из этих занятий.

Не слишком часто, но все же удавалось Римскому-Корсакову посещать спектакли обеих выступавших в Петербурге опер - русской и итальянской. Одна из первых опер, которые он слышал, - "Лючия" Доницетти, произведшая на него сильное впечатление. Следующие спектакли, которые посетил Римский-Корсаков, - "Роберт-Дьявол" Мейербера, "Марта" Флотова, "Ломбардцы" и "Травиата" Верди. Из этих опер больше всего нравился Римскому-Корсакову "Роберт-Дьявол". Несколько позже он слышал моцартовского "Дон-Жуана", "Отелло", "Севильского цирюльника" и "Вильгельма Телля" Россини и ряд других, шедших в Петербурге опер.

В возрасте 14-15 лет Римский-Корсаков впервые увидел на сцене "Ивана Сусанина". "Опера эта меня привела в совершенный восторг..." - пишет Римский-Корсаков. С "Русланом и Людмилой" он впервые познакомился, проигрывая случайно попавшиеся у знакомых фрагменты великого творения Глинки.

Опера совершенно по-иному воспринималась Римским-Корсаковым, чем фортепианная музыка. "Ты не поверишь, как я люблю разбирать оперы, а напротив того, фортепианные пьесы не люблю играть. Мне кажется, они такие скучные, сухие, а оперу играя, воображаешь, что сидишь в театре, слушаешь или даже сам играешь или поешь, воображаешь декорации, одним словом, - это ужасно весело" (из писем к родным). Конечно, в этом восторженном отзыве доминирует чисто детское восхищение театральной зрелищностью. Но разве не сказалось здесь и тяготение к музыкально-драматическому жанру, занявшему впоследствии первое место в творчестве Римского-Корсакова?

В тогдашнем Петербурге симфоническую музыку услышать было труднее, чем оперу, - симфонические концерты давались сравнительно редко. Римский-Корсаков посещал их, когда находилось время, и прослушал ряд симфонических произведений.

Все эти художественные впечатления, хотя и не сразу, но решительным образом изменили отношение юного кадета к музыкальному искусству. Сам Римский-Корсаков говорит об этом периоде своей жизни: "...я был 16-летний ребенок, страстно любивший музыку и игравший в нее. Между моими дилетантскими занятиями и настоящею деятельностью молодого музыканта, хотя бы ученика консерватории, было почти столько же разницы, как между игрой ребенка, в солдаты и войну и настоящим военным делом. Никто меня ничему тогда не выучил, никто не направил; а было бы так просто это сделать, если б был такой человек!"

Понятна горечь этих строк, понятно сожаление о годах отрочества, не использованных для серьезной профессиональной подготовки. В словах Римского-Корсакова слышится и законный упрек близким людям, которые не помогли талантливому юноше найти свое призвание. И все же Римский-Корсаков несправедлив к самому себе, говоря, что он "играл" в музыку. Из воспоминаний композитора и людей, близких к нему в годы юности, можно сделать вывод, что к музыкальному искусству он относился с полной серьезностью. Товарищей по корпусу изумляла и музыкальная память Римского-Корсакова (нередко, возвратившись из театра, он напевал крупные фрагменты прослушанной оперы), и продуманность его суждений о музыке. Уже в эти годы художественные воззрения Римского-Корсакова чрезвычайно самостоятельны. Среда, в которой он жил, - семьи петербургских офицеров, - ценила лишь модную в то время итальянскую оперу, а для Римского-Корсакова величайшим композитором был Глинка: "...наибольшая моя симпатия лежала к Глинке. Я не встречал только поддержки в мнениях окружавших меня тогда людей".

И в своих музыкальных занятиях Римский-Корсаков отнюдь не рядовой дилетант, поигрывающий на фортепиано салонные пьесы или, в лучшем случае, пытающийся сочинить романс на слова модного стихотворения. Он управляет хором товарищей, часами изучает клавиры глинкинских опер и даже начинает оркестровать антракты из "Ивана Сусанина"; видя, что дело не идет, отправляется в музыкальный магазин и там просматривает (и не один раз) партитуру оперы. Это уже не любительское музицирование, а первые шаги к профессиональному соприкосновению с искусством.

Сделать следующий шаг помог Римскому-Корсакову новый преподаватель по фортепианной игре Ф. А. Канилле, у которого юный кадет начал заниматься осенью 1859 года. Имя этого скромного музыканта следует вспомнить с благодарностью. Канилле первый если не определил масштаб дарования Римского-Корсакова, то, во всяком случае, угадал его призвание. В пятидесятые и шестидесятые годы Канилле пользовался в Петербурге репутацией отличного пианиста, хотя в концертах выступал сравнительно редко.

Впервые музыкальное воспитание Римского-Корсакова оказалось в руках квалифицированного профессионального музыканта. Можно думать, что Канилле был действительно очень хорошим преподавателем фортепианной игры. Однако он уделял сравнительно небольшое внимание развитию пианистической техники Римского-Корсакова, изучению фортепианных пьес. Канилле, видимо, понимал, что не в сфере музыкального исполнительства суждено выдвинуться его ученику и потому заботился прежде всего о расширении его музыкального кругозора. "Канилле открыл мне глаза на многое. С каким восхищением я от него услыхал, что "Руслан" действительно лучшая опера в мире, что Глинка - величайший гений. Я до сих пор это предчувствовал, - теперь я это услыхал от настоящего музыканта".

Еще важнее, что под влиянием Канилле Римский-Корсаков вернулся к сочинению. Попытки сочинять, правда, не прекращались после переезда в Петербург, но выражались преимущественно в том, что Римский-Корсаков, по словам его брата, целые часы "просиживал за роялем не в упражнении и в изучении, а просто бродя от одного мотива к другому". Теперь, под воздействием Канилле, на смену этим импровизациям пришли более серьезные композиторские опыты. И ученик, и учитель были увлечены этими занятиями. "Не найти мне никогда такого учителя, как Канилле, это просто такой неоцененный для меня человек", - писал Римский-Корсаков родным.

Уроки Римского-Корсакова у Канилле длились всего год. Осенью 1860 года В. А. Римский-Корсаков, видя, что юноша глубоко увлечен музыкой, и считая, что это увлечение мешает обучению в корпусе, решил прекратить уроки брата у Канилле. Тем не менее, по предложению Канилле, Римский-Корсаков продолжал посещать его, хотя и не столь регулярно, как прежде. Фортепианные уроки с этого времени прекратились; встречи с Канилле проходили в беседах о музыке и в обсуждении тех сочинений, которые писал Римский-Корсаков.

Канилле понимал, что изумительный талант его ученика требовал иного, более компетентного руководства. Именно Канилле Римский-Корсаков обязан знакомством с Балакиревым. "Однажды, кажется, в ноябре 1861 года Канилле пришел ко мне на неделе в Морской корпус и объявил, что в субботу он поведет меня к Балакиреву". Встреча Римского-Корсакова с Балакиревым состоялась 26 ноября 1861 года. С этого времени занятия Римского-Корсакова с Канилле прекратились, но дружеские отношения между ними сохранились на много лет, до конца жизни Канилле.

В кружок Балакирева (можно говорить уже о балакиревском кружке, хотя он и не стал еще "Могучей кучкой") входили тогда, томимо самого М. А. Балакирева, Ц. А. Кюи и М. П. Мусоргский. Непременным участником кружка был и В. В. Стасов. А. П. Бородин вошел в кружок позже.

Что же представлял собой Балакирев, какие черты его личности, какие особенности художника сделали его тем центром, вокруг которого объединилась группа молодых талантливых композиторов? Отчетливый ответ на этот вопрос дает "Летопись".

"Отличный пианист, превосходный чтец нот, прекрасный импровизатор, от природы одаренный чувством правильной гармонии и голосоведения, он обладал частью самородной, частью приобретенной путем практики на собственных попытках сочинительской техникой... Когда я или, впоследствии, другие неопытные молодые люди играли ему свои сочинительские попытки, он мгновенно схватывал все недостатки формы, модуляции и т. п. и тотчас, садясь за фортепиано, импровизировал, показывая, как следует исправить или переделать сочинение... Его слушались беспрекословно, ибо обаяние его личности было страшно велико. Молодой, с чудесными подвижными, огненными глазами, с красивой бородой, говорящий решительно, авторитетно и прямо; каждую минуту готовый к прекрасной импровизации за фортепиано, помнящий каждый известный ему такт, запоминающий мгновенно играемые ему сочинения, он должен был производить это обаяние, как никто другой... Влияние его на окружающих было безгранично и похоже на какую-то магнетическую или спиритическую силу".

Приведенные строки рисуют лучшие стороны молодого Балакирева - человека и музыканта. Эти строки объясняют и отношение Римского-Корсакова, только что вступившего в балакиревский кружок, к своему наставнику. "Если Балакирев любил меня, как сына и ученика, то я был просто влюблен в него. Талант его в моих глазах превосходил всякую границу возможного, а каждое его слово и суждение были для меня безусловной истиной".

По совету Балакирева Римский-Корсаков принялся за сочинение симфонии. В течение нескольких месяцев он сочинил, под постоянным руководством Балакирева, три части симфонии: первую, скерцо (без срединного эпизода) и финал.

В балакиревском кружке Римский-Корсаков встал на путь профессионального композиторского творчества, получив и необходимую для него моральную поддержку, и помощь более опытных товарищей. Но общение с Балакиревым и его друзьями имело для Римского-Корсакова и другое значение. В "Летописи" Римский-Корсаков жалуется на скудость познаний, полученных им в корпусе, на ограниченность культурного кругозора кадетов - в том числе и самого Римского-Корсакова. И в этом отношении сближение с балакиревским кружком оказалось поворотным моментом его жизни.

"Познакомившись с Балакиревым, я впервые услыхал от него, что следует читать, заботиться о самообразовании, знакомиться с историей, изящной литературой и критикой. За это спасибо ему. Балакирев, прошедший лишь гимназический курс и далеко не окончивший казанский университет, был, однако, значительно начитан по части русской литературы и истории и казался мне весьма образованным".

И друзья Балакирева внесли свою долю в духовное развитие нового участника кружка. Римский-Корсаков рассказывает о балакиревских вечерах: "Помню, как в одну из суббот В. В. Стасов читал нам вслух отрывки из "Одиссеи", в видах просвещения моей особы. Мусоргский читал однажды "Князя Холмского", живописец Мясоедов - гоголевского "Вия".

Встречи и беседы с В. В. Стасовым, выдающимся критиком, непременным участником балакиревского кружка, одним из образованнейших людей своего времени, не могли пройти бесследно для впечатлительного, жаждущего знаний юноши.

В балакиревском кружке, в среде талантливых композиторов, Римский-Корсаков понял, что его призвание - музыка. В балакиревском кружке созрели и взгляды Римского-Корсакова на искусство. Основными, ведущими творческими принципами "Могучей кучки" были, по словам В. В. Стасова, "реализм и национальность". Этим принципам Римский-Корсаков остался верен на протяжении всей своей жизни.

Работа над симфонией и встречи с новыми друзьями были прерваны длительным морским путешествием. Этот период жизни Римского-Корсакова заслуживает большого внимания.

В апреле 1862 года Римский-Корсаков окончил корпус и получил назначение в дальнее морское плаванье: осенью 1862 года он должен был отправиться в кругосветное путешествие на военном клипере "Алмаз". Лето Римский-Корсаков провел в Кронштадте, снаряжая, вместе со всем экипажем, корабль к походу. В начале октября он в последний раз, перед отъездом, посетил Балакирева. 21 октября 1862 года клипер "Алмаз" снялся с якоря и покинул берега России.

Как воспринял новую перемену в жизни восемнадцатилетний моряк-музыкант? "Летопись моей музыкальной жизни", от начала до конца выдержанная в тонах повествовательных, редко раскрывающая перед читателем сферу интимных чувств автора, говорит об отъезде из России кратко и спокойно, хотя и с ясно ощутимой печалью. "Мне предстояло двух-трехлетнее путешествие, разлука с Балакиревым и другими музыкальными друзьями и полное отлучение от музыки. Не хотелось мне за границу. Сойдясь с балакиревским кружком, я стал мечтать о музыкальной дороге; я был ободрен и направлен кружком на эту дорогу. В то время я уже действительно страстно любил музыку".

Эти сдержанные строки, написанные много лет спустя после плавания, не дают полного представления о мыслях и чувствах молодого моряка. Отъезду предшествовала внутрисемейная борьба. Отзвуки ее на страницах "Летописи" немногословны: "Воин Андреевич требовал от меня службы и плавания". "Я должен был уехать по настоянию брата..."

Глядя на свою юность глазами зрелого человека, Римский-Корсаков склонен даже оправдать позицию брата. "Он был тысячу раз прав, смотря на меня как на дилетанта: я и был таковым".

Римский-Корсаков был дилетантом лишь в том смысле, что он не обладал профессиональной пианистической техникой и еще не овладел техникой композиторской. Но в его отношении к искусству, в тех задачах, которые он перед собой ставил, ничего дилетантского в этот период уже не было. Если бы В. А. Римский-Корсаков, сам не лишенный музыкальности, внимательно пригляделся к творческим опытам своего брата, если бы он прислушался к мнению Балакирева, который пытался воздействовать на него, - то он убедился бы, что юный моряк может стать подлинным и большим художником. Но В. А. Римский-Корсаков был твердо уверен, что его брат, по семейным традициям, должен стать моряком. Об отношении В. А. Римского-Корсакова к музыкальным занятиям младшего брата можно судить по фрагменту письма Н. А. Римского-Корсакова к матери: "Воин ...говорил, что все мои бредни о музыке - вздор, быть может, и когда я сделаюсь посерьезнее, то я брошу ее" (1864).

Лишь жестокая необходимость могла заставить Римского-Корсакова на целые годы отойти от музыкальной жизни. Возникала даже и обсуждалась в кружке музыкальных друзей мысль расстаться с военной службой. Удержали от этого шага житейские соображения: никаких средств Римский-Корсаков не имел, а оказаться, хотя бы временно, на попечении обремененного семьей брата и жившей на скромную пенсию матери (отец умер незадолго до назначения Николая Андреевича в плавание), он, естественно, не хотел.

Очень показательна переписка Римского-Корсакова с родными - матерью и братом - в годы плавания. Из сохранившихся писем ясно, как глубоко было расхождение между Римским-Корсаковым и родными во взглядах на искусство. Когда читаешь эти письма, становится ясным также, с какой душевной болью и обидой подчинился Римский-Корсаков решению семьи.

В одном из писем к брату Воин Андреевич говорит: "На море твой характер, как я уже не раз тебе писал, сформируется определеннее и прочнее, нежели под влиянием музыкальных стремлений, которые ежели и исчезнут, то их нечего жалеть, потому что самая непрочность их покажет, что они были только иллюзиями, а не существенной потребностью. Если же и после двух, трех годов плавания эти стремления в тебе удержатся, это будет тебе свидетельствовать, что они не поддельные, не напускные, а настоящие, свойственные и самому организму твоему, и тогда на здоровье, принимайся снова приобретать музыкальный механизм и все прочее" (1863).

В. А. Римский-Корсаков готов допустить, что его брат имеет данные для серьезных занятий искусством. Но совершенно очевидно, что музыка, с его точки зрения, не может, не должна стать основным содержанием жизни Николая Андреевича.

Еще определеннее позиция, занятая С. В. Римской-Корсаковой. "Каждый член общества должен платить дань отечеству трудами полезными, а потому должен ему служить..." "Бедному человеку не должно увлекаться шумными удовольствиями. Я очень довольна, что твое пристрастие к музыке может тебе их заменить, лишь бы оно не мешало тебе исполнять свои обязанности и не отвращало тебя от серьезных занятий" (1863).

Неудивительно, что такого рода наставления вызывали резкие, подчас не лишенные сарказма ответы Римского-Корсакова.

"Если ты помнишь, - пишет он матери, - при уходе моем из России, я, упираясь ногами и руками, чтоб нейти в поход, никогда не говорил, чтобы собственно кругосветное плавание было бы мне противно; напротив, я сказывал, что желал бы его сделать, но что любовь к музыке и надежда на музыкальное поприще заставляли меня не желать кругосветного плавания. Меня уговорили идти, и я отправился. С тех пор много воды утекло, и во мне многое переменилось. Музыкальный природный талант мой - вещь неоспоримая, и, оставшись в России, может быть, я не был бы счастлив, но был бы на той дороге, которая нужна была бы мне по моим врожденным способностям. Хороша ли она или пуста, об этом нечего теперь толковать. Итак, я отправился в море. Хорошо ли было бы, если б талантливый живописец или скульптор в молодых годах, когда способности его должно развивать, провел бы два года без занятий своим делом... В продолжение двухлетнего плавания я не сделал почти ничего для музыкального своего развития, я музыкально отупел, во всем остальном, впрочем, я подался много вперед; но в деле, которое я избрал себе, я совершенно подвинулся назад" (1864).

"Ты все меня спрашиваешь, сочиняю ли я пьески, к чему у меня, кажется, как говорят, есть талант. Нет, я не сочиняю ни пьесок, ни пьес, а талант у меня есть, и мне это не кажется, а я знаю наверно. А если другим только кажется, так я знаю это лучше их, и мне никакого нет дела до того, что им кажется, - я знаю, что знаю... В России музыка только что начала свое развитие, и все русские музыканты не идут, а летят вперед. Я бы должен поддержать это развитие музыки в России, из меня вышло бы много... А я теперь сижу и ничего не делаю" (1864).

В этих строках - и горькие упреки по адресу семьи, оторвавшей молодого музыканта от любимого дела, и твердая, даже гордая уверенность в своем призвании, в своих творческих силах.

Без малого три года Римский-Корсаков провел вдали от родины. Первое время музыка доминирует в его интересах. Он продолжает работать над симфонией. Затем мысли об искусстве вытесняются впечатлениями от незнакомых стран, а под конец едва ли не исчезают. В "Летописи" Римский-Корсаков пишет:

"Мое заграничное плавание закончилось... что сказать о музыке и о моем влеченье к ней? Музыка была забыта, и влеченье к художественной деятельности заглушено; заглушено настолько, что, повидавшись с матерью, семейством брата и Балакиревым, которые скоро разъехались из Петербурга на летнее время, проводя лето в Кронштадте при разоружении клипера и живя на квартире у знакомого офицера К. Е. Замбржицкого, где было фортепиано, я не занимался музыкой вовсе. Я не могу считать за занятия музыкой игру сонат со скрипкой, с которой приходили ко мне время от времени знакомые дилетанты-моряки. Я сам стал офицером-дилетантом, который непрочь иногда поиграть и послушать музыку; мечты же о художественной деятельности разлетелись совершенно, и не было мне жаль тех разлетевшихся мечтаний". С такими мыслями вернулся Римский-Корсаков в Петербург весной 1865 года.

Возвращение к музыке произошло быстро. Стоило Римскому-Корсакову встретиться с Балакиревым и его кружком, как вновь ожила страсть к музыке. Вскоре он заканчивает симфонию. А в декабре 1865 года это "первое произведение Римского-Корсакова прозвучало в одном из концертов Бесплатной музыкальной Школы. Дирижировал Балакирев. "Симфония прошла хорошо. Меня вызывали, и я своим офицерским видом немало удивил публику".

"Мечтания" превратились в реальность. Римский-Корсаков твердо и окончательно стал на путь музыкального профессионализма. Правда, еще не скоро ему удастся снять офицерский мундир: искусство в те времена обеспечивало немногих. Спокойная береговая служба, к тому же, и не отнимала у Римского-Корсакова много времени.

Что же дало Римскому-Корсакову и что отняло у него морское плавание? Отняло оно немало сил, отняло драгоценные годы, потерянные для музыки. Однако оно имело и свое положительное значение.

Римский-Корсаков отправился в зарубежное плавание восемнадцатилетним юношей с неустановившимися еще взглядами. В годы плавания расширился его кругозор, приобрели большую определенность политические симпатии и антипатии. Римский-Корсаков столкнулся, по его словам, с "низкими, грубыми и отталкивающими" сторонами старого флотского быта. Не мог не задуматься чуткий и мыслящий юноша над бесправным положением матросов. Римский-Корсаков сочувствует польскому восстанию - "делу, казавшемуся нам правым, делу свободы самостоятельной и родственной национальности..."

Много темных сторон тогдашнего военно-морского быта описывает Римский-Корсаков в "Летописи" и в письмах из-за границы. Но тут же он пишет о своем общении с передовой офицерской молодежью, которая была и на клипере "Алмаз", о пытливой работе с книгой. Предоставим слово самому Римскому-Корсакову.

"На клипере была порядочная библиотека, и мы довольно много читали. Подчас велись оживленные разговоры и споры. Веянье 60-х годов коснулось и нас. Были между нами прогрессисты и ретрограды. К первым главным образом принадлежал П. А. Мордовии, ко вторым А. Я. Бахтеяров. Читался Бокль, бывший в большом ходу в 60-х годах, Маколей, Стюарт Милль, Белинский, Добролюбов и т. д. Читалась и беллетристика. Мордовии покупал в Англии массу книг английских и французских; между ними были всевозможные истории революций и цивилизаций. Было о чем поспорить. Это время было временем Герцена и Огарева с их "Колоколом". Получался и "Колокол"... все симпатии мои были к Мордовину. Бахтеяров, восхищавшийся Катковым, был мало симпатичен; да и убеждения его мне были не по сердцу: он был ярый крепостник и дворянин с сословной спесью".

Суховатые строки "Летописи" хочется дополнить фрагментом из письма Балакиреву (написано в конце первого года путешествия). "Все это плавание я постоянно читал; прочел, между прочим, "Илиаду" и "Одиссею"; ах, как это хорошо... Читал Шекспира, Белинского, Шлоссера и проч. ...Скажу вам, что мне ужасно полюбился Белинский: я его читал и перечитывал... Шекспировских пьес я теперь знаю 25, Шиллеровы - все, Гете - "Фауста", "Германа и Доротею", "Римские элегии"; да что вам перечислять, во всяком случае я порядочно почитал..." Из писем Римского-Корсакова известно, что, кроме названных здесь писателей, он читал в плавании Тургенева, Гончарова, Григоровича, Станюковича, Глеба Успенского, Костомарова и других авторов.

Н. А. Римский-Корсаков 1860-е годы

Н. А. Римский-Корсаков. Рисунок И. Репина

Говоря о годах плавания, нужно сказать и о впечатлениях Римского-Корсакова от путешествия по далеким морям и чужим странам. Клипер "Алмаз" не совершил намеченного первоначально кругосветного плавания, но все же побывал в портах нескольких стран Европы и Америки. Около четырех месяцев клипер простоял в Англии (в Гревзенде и Гринайте); два раза Римский-Корсаков был в Лондоне, осматривая достопримечательности британской столицы. Несколько месяцев клипер "Алмаз" провел у берегов Соединенных Штатов Северной Америки (главным образом, в нью-йоркском порту). Римский-Корсаков и его товарищи побывали в Нью-Йорке, Балтиморе, Вашингтоне, осматривали Ниагарский водопад. Из Соединенных Штатов клипер "Алмаз" направился в Бразилию и остановился на несколько месяцев в порту Рио-де-Жанейро. Здесь Римский-Корсаков наслаждался южной природой, делая прогулки по тридцать - сорок километров в день. Из Бразилии клипер направился в обратный путь; Римский-Корсаков побывал - правда, на короткие сроки, - в Испании, Италии, Франции и Норвегии. Посещение зарубежных стран также, несомненно, расширило культурный кругозор молодого моряка.

Последнее, о чем нужно сказать, - обилие впечатлений, обогативших Римского-Корсакова как художника. Морскую службу он так и не полюбил. Плавание окончательно убедило его, что настоящего моряка из него не выйдет. Но море, о котором он мечтал с детства, не разочаровало его, а покорило на всю жизнь. И если Римский-Корсаков стал бесспорно лучшим в музыкальном искусстве "маринистом", то в этом сыграли, конечно, свою роль и впечатления, полученные на клипере "Алмаз". Когда Римский-Корсаков говорит в "Летописи" о тропическом море, речь его утрачивает обычную сдержанность. "Чудная погода, ровный, теплый ветер, легко взволнованное море, темно-лазоревое небо с белыми кучевыми облаками не изменялись во все время перехода по благодатной полосе пассата. Чудные дни и чудные ночи! Дивный, темно-лазоревый днем цвет океана сменялся фантастическим фосфорическим свечением ночью. С приближением к югу сумерки становились все короче и короче, а южное небо с новыми созвездиями все более и более открывалось. Какое сияние Млечного пути с созвездием Южного креста, какая чудная звезда Канопус (созвездие Корабля), звезды Центавра, ярко горящий красный Антарес (в Скорпионе), видимый у нас как бледная звезда в светлые летние ночи! Сириус, известный нам по зимним ночам, казался здесь вдвое больше и ярче. Вскоре все звезды обоих полушарий стали видны. Большая Медведица стояла низко над горизонтом, а Южный крест поднимался все выше и выше. Свет ныряющего среди кучевых облаков месяца в полнолуние просто ослепителен. Чудесен тропический океан со своей лазурью и фосфорическим светом, чудесны тропическое солнце и облака, но ночное тропическое небо на океане чудеснее всего на свете". Эти страницы "Летописи", посвященные описанию океана, - поэтический и взволнованный рассказ о величии и красоте природы.