Святослав Рихтер (Г. Цыпин)

Учитель Рихтера, замечательный советский музыкант Генрих Густавович Нейгауз рассказал однажды о первой встрече со своим будущим учеником: "Студенты попросили прослушать молодого человека из Одессы, который хотел бы поступить в консерваторию в мой класс.

- Он уже окончил музыкальную школу?- спросил я.

- Нет, он нигде не учился.

Признаюсь, ответ этот несколько озадачивал. Человек, не получивший музыкального образования, собирался в консерваторию!.. Интересно было посмотреть на смельчака.

И вот он пришел. Высокий, худощавый юноша, светловолосый, синеглазый, с живым, удивительно привлекательным лицом. Он сел за рояль, положил на клавиши большие, мягкие, нервные руки и заиграл.

Играл он очень сдержанно, я бы сказал, даже подчеркнуто просто и строго. Его исполнение сразу захватило меня каким-то удивительным проникновением в музыку. Я шепнул своей ученице: "По-моему, он гениальный музыкант". После Двадцать восьмой сонаты Бетховена юноша сыграл несколько своих сочинений, читал с листа. И всем присутствующим хотелось, чтобы он играл и играл еще...

С этого дня Святослав Рихтер стал моим учеником".

Так, не совсем обычно начинался путь в большом искусстве одного из крупнейших исполнителей современности, "пианиста века", по утверждению мировой прессы, Святослава Рихтера. В его артистической биографии вообще было много необычного - не было многого из того, что вполне обычно для большинства его коллег. Не было повседневной, участливой педагогической опеки, которая другими ощущается сызмальства; не было твердой руки руководителя и наставника, планомерно организованных занятий на инструменте. Не было каждодневных технических экзерсисов, кропотливо и долго разучиваемых учебных программ, методичного продвижения со ступеньки на ступеньку, из класса в класс. Была страстная увлеченность музыкой, стихийные, никем не контролируемые поиски за клавиатурой феноменально одаренного самоучки; была нескончаемая читка с листа самых разнообразных произведений (преимущественно оперных клавиров), настойчивые попытки сочинять; со временем-работа аккомпаниатора в Одесской филармонии, затем в театре оперы и балета. Была заветная мечта сделаться дирижером-и неожиданная ломка всех планов, поездка в Москву, в консерваторию, к Генриху Нейгаузу.

Святослав Рихтер

В ноябре 1940 года состоялось первое выступление двадцатипятилетнего Рихтера перед столичной аудиторией. Оно имело триумфальный успех, специалисты и авторитетная часть публики заговорили о новом, ярком явлении в пианизме. За ноябрьским дебютом последовали еще концерты, один примечательнее и удачнее другого. (Огромный резонанс, вспоминают летописцы музыкального прошлого, имело исполнение Рихтером Первого концерта Чайковского на одном из симфонических вечеров в Большом зале консерватории.) Ширилась известность пианиста, крепла слава. А затем в его жизнь, в жизнь всей страны вошла война...

Эвакуировалась Московская консерватория, уехал Нейгауз. Рихтер остался в столице - голодной, полузамерзшей, обезлюдевшей. Ко всем трудностям, выпадавшим на долю людей в те годы, у него прибавились свои: не было постоянного пристанища, собственного инструмента. (Выручали друзья: одной из первых должна быть названа давняя и преданная поклонница рихтеровского дарования, художница А. И. Трояновская.) И все же именно в эту пору он трудится за роялем настойчивее, упорнее, чем когда-либо прежде. Среди музыкантов считается: пяти-, шестичасовые упражнения ежедневно - норма весьма внушительная. Рихтер работает чуть ли не вдвое больше. Позднее он скажет, что "по-настоящему" начал заниматься с начала 40-х годов...

С июля 1942 года возобновляются встречи Рихтера с широкой публикой. Вскоре они, все более учащаясь, сливаются в единую и непрерывную цепь, протягивающуюся через множество концертных залов страны. Один из биографов Рихтера так описывает это время: "Жизнь артиста превращается в сплошной поток выступлений без отдыха и передышки. Концерт за концертом. Города, поезда, самолеты, люди... Новые оркестры и новые дирижеры. И опять репетиции. Концерты. Полные залы. Блистательный успех..." Удивителен, впрочем, не только сам факт, что пианист играет много; удивляет, сколь многое выносится на эстраду им в этот период. Рихтеровские сезоны - если оглянуться на начальные этапы сценической биографии артиста - поистине неиссякаемый, ослепительный в своем многоцветье фейерверк программ. Труднейшие пьесы фортепианного репертуара осваиваются молодым концертантом буквально за считанные дни. Так, в январе 1943 года им была исполнена в открытом клавирабенде Седьмая соната Прокофьева. У большинства его коллег на предварительную работу ушли бы месяцы; некоторые - из особо опытных и даровитых - возможно справились бы за недели. Рихтер выучил прокофьевскую сонату - за... четыре дня.

К концу 40-х годов Рихтер - одна из самых заметных фигур в великолепной плеяде мастеров советского пианизма. За его плечами победа на Всесоюзном конкурсе музыкантов-исполнителей (1945), блистательное окончание консерватории. (Редкостный случай в практике столичного музыкального вуза: государственным экзаменом Рихтеру был засчитан один из его многочисленных концертов в Большом зале консерватории; "экзаменаторами" в данном случае выступали массы слушателей, оценка которых была более ясна, определенна и единодушна.) Вслед за всесоюзной известностью приходит и мировая; с 1950 года берут начало поездки пианиста за рубеж - в Чехословакию, Польшу, Венгрию, Болгарию, Румынию, позднее в Финляндию, США, Англию, Францию, Италию, Японию и другие страны. Все настойчивее и пристальнее всматривается в искусство артиста музыкальная критика. Множатся попытки всесторонне проанализировать это искусство, уяснить его творческую типологию, специфику, главнейшие особенности и черты. Казалось бы, что проще: фигура Рихтера-художника так крупна, рельефна в очертаниях, самобытна, несхожа с остальными и прочими... Тем не менее задача "диагностиков" от музыкальной критики оказывается на поверку далеко не простой.

Есть множество определений, суждений, утверждений и т. д., которые могут быть высказаны в адрес Рихтера как концертирующего музыканта; верные сами по себе, каждое в отдельности, они - если сложить их воедино - образуют, сколь ни удивительно, картину, лишенную ка-кой-либо характерности. Картину "вообще", приблизительную, расплывчатую, маловыразительную. Портретной достоверности (это - Рихтер, и никто другой...) с их помощью не добиться. Взять такой пример: рецензентами неоднократно писалось об огромном, поистине безбрежном репертуаре пианиста. И то сказать, Рихтер играет практически всю фортепианную музыку: от Баха до Берга и от Гайдна до Хиндемита. Однако он ли один? Коль уж заводить разговор о широте и богатстве репертуарных фондов, то обладали ими и Лист, и Бюлов, и Антон Рубинштейн, исполнявший в своих знаменитых "Исторических концертах" свыше тысячи трехсот (!) произведений, принадлежавших семидесяти девяти авторам, и Иосиф Гофман... По силам продолжить этот ряд и некоторым из современных мастеров. Нет, сам факт, что на афишах артиста можно встретить едва ли не все, написанное для рояля, еще не делает Рихтера - Рихтером, не обнаруживает сугубо индивидуального склада его творчества.

Не приоткрывает ли его тайны великолепная, безукоризненно отграненная техника пианиста, его исключительно высокое мастерство? И вправду, редкая публикация о Рихтере обходится без восторженных слов относительно его профессионально-исполнительской искусности, полного и безоговорочного владения инструментом и т. д. Но, если рассуждать объективно, берутся же подобные высоты и некоторыми другими. В век Горовица, Гилельса, Микеланджели, Гульда вообще затруднительно было бы выделить абсолютного лидера по части фортепианного техницизма. Или - выше говорилось о поразительном трудолюбии Рихтера, его неиссякаемой, ломающей все привычные представления работоспособности. Однако и тут он, не единствен в своем роде, найдутся люди в музыкальном мире, способные поспорить с ним и в этом отношении. (Рассказывают, что молодой Горовиц даже в гостях не упускал возможности поупражняться за клавиатурой.) Известно: Рихтер почти никогда не бывает удовлетворен собой; извечно терзались творческими сомнениями и Софроницкий, и Нейгауз, и Юдина. (А чего стоят исповедальные строки - без волнения их читать невозможно,- содержащиеся в одном из писем Рахманинова: "Нет на свете критика, более во мне сомневающегося, чем я сам...") В чем же тогда разгадка "фенотипа"^*, как сказал бы психолог, Рихтера-художника? В том единственном, что отличает - подобно неповторимым свидетельствам дактилоскопии - одно явление в музыкальном исполнительстве от другого. В особенностях духовного мира пианиста. В складе его личности. В эмоционально-психологическом содержании его творчества.

^* (Фенотип (phaino - являю+тип) - сочетание всех признаков и свойств индивидуума, сформировавшихся в процессе его развития.- Fed. )

Искусство Рихтера - искусство могучих, исполинских страстей. Есть немало концертантов, игра которых нежит, ласкает слух, радует изящной отточенностью рисунков, "приятностью" звуковых колоритов. Исполнение Рихтера потрясает, а иногда и ошеломляет слушателя, выводит его из привычной сферы чувствований, волнует до глубин души. Так, к примеру, потрясают интерпретации пианистом "Аппассионаты" или "Патетической" Бетховена, симинорной сонаты или "Трансцендентных этюдов" Листа, Второго фортепианного концерта Брамса или Первого Чайковского, "Скитальца" Шуберта или "Картинок с выставки" Мусоргского, произведений Баха, Шумана, Франка, Скрябина, Рахманинова, Прокофьева, Шимановского, Бартока, Пуленка и многих других композиторов. От завсегдатаев рихтеровских концертов можно слышать иной раз, что ими испытывается странное, не совсем обычное состояние на выступлениях пианиста: музыка, издавна и хорошо знакомая, видится словно бы в укрупнении, увеличении, в изменении масштаба. Все становится больше, монументальнее, значительнее... Андрей Белый как-то сказал, что люди, слушая музыку, получают возможность пережить то, что чувствуют и переживают великаны; рихтеровской аудитории прекрасно известны те ощущения, которые имел в виду поэт.

Таким был Рихтер смолоду, таков он и поныне. Когда-то, в далеком 1945 году, он играл на Всесоюзном конкурсе "Дикую охоту" Листа. Один из московских музыкантов, К. X. Аджемов, бывший очевидцем этого события, вспоминал о нем в следующих словах: "...Перед нами был исполнитель-читан, казалось созданный для воплощения могучей романтической фрески. Предельная стремительность темпа, шквалы динамических нарастаний, огненный темперамент... Хотелось схватиться за ручку кресла, чтобы устоять перед дьявольским натиском этой музыки..." Недавно, в сезоне 1974/75 года Рихтер сыграл несколько прелюдий и фуг Шостаковича, Третью сонату Мясковского, Восьмую Прокофьева. И опять, как тридцать лет назад, впору было бы писать в критическом отчете: "хотелось схватиться за ручку кресла...",- настолько силен, яростен был эмоциональный смерч, бушевавший в музыке Мясковского, Шостаковича, в финале прокофьевского цикла.

Вместе с тем Рихтер всегда любил, мгновенно и полностью преобразившись, увести слушателя в мир тихих, отрешенных звукосозерцаний, музыкальных "нирван", сосредоточенных раздумий. В тот таинственный и труднодоступный мир, где все сугубо материальное в музыкальном исполнительстве - фактурные покровы, ткань, вещество, оболочка - уже исчезает, растворяется без остатка, уступая место лишь сильнейшему, тысячевольтному излучению. Таков у Рихтера мир многих прелюдий и фуг из "Хорошо темперированного клавира" Баха, последних фортепианных творений Бетховена (прежде всего, гениальной Ариетты из 111-го опуса), медленных частей шубертовских сонат, философской поэтики Брамса, психологически утонченной звукописи Дебюсси и Равеля. Эти и подобные им интерпретации дали основание одному из зарубежных рецензентов однажды написать: "Рихтер - пианист удивительной внутренней концентрации. Порой кажется, что весь процесс музыкального исполнения происходит в нем самом". Критиком найдены верные слова.

Итак, мощное "фортиссимо" сценических переживаний - и завораживающее "пианиссимо"... Испокон веку говорилось и писалось: концертирующий артист, будь то пианист, скрипач, дирижер и т. д., интересен лишь постольку, поскольку интересна - широка, богата, разнообразна - палитра его чувствований. Думается, величие Рихтера-концертанта не только в интенсивности, ослепительной яркости эмоций, но и в их подлинно шекспировской контрастности, гигантской масштабности перепадов: неистовство - углубленная философичность, экстатический порыв - душевное успокоение и греза, активное действие - напряженный и сложный самоанализ...

Любопытно отметить в то же время, что есть кое-какие цвета в спектре эмоций, которых Рихтер, как художник, всегда чуждался и избегал. Один из наиболее проницательных его биографов, ленинградец Л. Е. Гаккель однажды задался вопросом: чего в искусстве Рихтера нет? (Вопросом, на первый взгляд, риторическим и достаточно странным, по сути же - совершенно правомерным, ибо отсутствие чего-то характеризует иной раз артистическую личность ярче, нежели наличие в ее облике таких-то и таких-то черт.) В Рихтере, пишет Гаккель, "...нет чувственного обаяния, обольстительности; в Рихтере нет ласки, лукавства, игры, ритм его лишен каприччиозности...". Можно продолжить ленинградского музыковеда: Рихтер не слишком склонен к той задушевности, доверительной интимности, с которой иной исполнитель распахивает свою душу перед аудиторией,- вспомнить хотя бы Клиберна. Как артист, он не из "открытых" натур, в нем нет чрезмерной общительности (Корто, Артур Рубинштейн...), нет того особого качества - назовем его исповедальностью,- коим было отмечено искусство Софроницкого или Юдиной. Чувства музыканта возвышенны, строги, в них и серьезность, и философичность; чего-то другого - сердечности ли, нежности, участливого тепла...- им, бывает, недостает. Нейгауз в свое время написал, что ему "иногда, правда очень редко", недоставало "человечности" в Рихтере, "несмотря на всю духовную высоту исполнения". Не случайно, видимо, находятся среди фортепианных пьес и такие, с которыми пианисту, в силу его индивидуальности, сложнее, чем с прочими. Есть авторы, путь к которым для него всегда был непрост; рецензентами, например, издавна и настойчиво обсуждалась "проблема Шопена" в рихтеровском исполнительском творчестве.

Иногда спрашивают: что доминирует в искусстве артиста - чувство, мысль? (На этом традиционном "оселке" проверяется, как известно, большинство характеристик, выдаваемых исполнителям музыкальной критикой.) Ни то и ни другое,- это тоже примечательно для Рихтера. Он в равной мере далек как от импульсивности художников романтического толка, так и от хладнокровной рассудочности, с которой воздвигают свои звуковые конструкции исполнители-"рационалисты". И не только потому, что равновесие и гармония - в природе Рихтера, во всем, что является делом его рук. Тут еще и иное...

Надо учесть, что Рихтер - художник сугубо современной формации. Как и у большинства крупных мастеров музыкальной культуры XX века, его творческое мышление являет собой органический синтез, взаимопроникновение рационального и эмоционального. Одна лишь существенная деталь. Не традиционный синтез горячего чувства и трезвой, уравновешенной мысли - как 3Tq часто встречалось в прошлом, а напротив, единение пламенной, добела раскаленной художественной мысли с умными, содержательными .чувствами (примета времени и его музыки). Понять этот кажущийся парадокс - значит понять нечто очень важное в интерпретациях Рихтером произведений Бартока, Шостаковича, Хиндемита, Берга...

И еще одно отличительное свойство исполнительских созданий Рихтера: четкая внутренняя организованность. Известно, во всем, что делается людьми в искусстве - писателями, художниками, актерами, музыкантами,- всегда сквозит их чисто человеческое "я". (Homo sapiens проявляется в деятельности, просвечивает в ней - учит современная психология.) Рихтер, каким его знают окружающие, непримирим к любым проявлениям небрежности, неряшливого отношения к делу, органически не терпит того, что могло бы ассоциироваться с "между прочим" и "кое-как". Любопытный штрих. За его плечами тысячи публичных выступлений - и каждое бралось им на учет, фиксировалось в специальных тетрадях: что игралось, где и когда. Та же врожденная склонность к строгой упорядоченности и самодисциплине - в интерпретациях пианиста. Все в них детально спланировано, взвешено и распределено, во всем абсолютная ясность - в намерениях, приемах и способах сценического воплощения. К. Кондрашин, не раз выступавший совместно с пианистом, полагает, что одна из характерных его черт - "полное отсутствие импровизационной разболтанности, необыкновенно точная продуманность, стабильность трактовки... Я не раз удивлялся,- развивает свою мысль Кондрашин,- насколько точно выверены им соотношения динамики и темпов, ...он всегда очень ясно сознает, чего он хочет - и от себя, и от оркестра, умеет точно объяснить, что ему нужно, и образно обосновать свои требования". Особенно рельефна рихтеровская логика в организации материала - "великолепие художественной симметрии и порядка", по выражению одного из видных советских музыкантов,- в произведениях крупных форм, числящихся в репертуаре артиста. Таких, как Первый фортепианный концерт Чайковского (знаменитая запись с Г. Караяном), Пятый Прокофьева с Л. Маазелем, Первый бетховенский с Ш. Мюншем, оба листовских и Первый Глазунова с Кондрашиным, как концерты и сонатные циклы Моцарта, Шумана, Рахманинова, Бартока и многих других авторов.

Рассказывают, что во время своих многочисленных гастролей, бывая в разных городах и странах, Рихтер не упускает случая заглянуть в театр; особенно близка ему опера. Он страстный поклонник кино, хороший фильм для него - настоящая радость. Известно, Рихтер давний и горячий любитель живописи: сам рисовал (специалисты уверяли, что интересно и талантливо), часами простаивал в музеях перед понравившимися ему картинами; его дом часто служил для вернисажей, выставок работ того или иного художника. И еще: с юных лет его не оставляло увлечение литературой, он благоговел перед Шекспиром, Гете, Пушкиным, Блоком... Непосредственное и близкое соприкосновение с различными искусствами, огромная художественная культура, энциклопедический кругозор - все это освещает особым светом исполнительское творчество Рихтера, делает его явлением. Когда-то В. И. Немирович-Данченко говорил о двух планах в игре актера - первом (внешний рисунок роли, текст, мизансцены) и втором, образуемым, как считал режиссер, жизненным и эстетическим опытом исполнителя, его эрудицией, духовным багажом, грузом познанного, передуманного, перечувствованного... Без "второго плана", утверждал Немирович-Данченко, актеру - будь он профессионалом самого высокого класса - над уровнем заурядного и обыденного не подняться, сценического шедевра не создать. Рихтер - артист богатейшего "второго плана". Последний постоянно просматривается в его творениях, придает им психологическую весомость, значительность, глубину.

В то же время - еще один парадокс в искусстве пианиста!- персонифицированное "я" Рихтера никогда не претендует на роль демиурга в творческом процессе. Второй план не становится тут первым, подтекст - текстом; подобное можно наблюдать, как известно, у иных исполнителей, склонных к излишнему субъективизму высказываний. Вернее всего, думается подчас на концертах Рихтера, было бы сравнить индивидуально-личностное в его трактовках с подводной, невидимой частью айсберга: в ней многотонная мощь, она - основание тому, что на поверхности; от сторонних взоров при всем этом она сокрыта - и полностью... Критикой не раз писалось об умении артиста без остатка "растворяться" в исполняемом, о "неявности" Рихтера-интерпретатора - этой явной и характерной черте его сценического облика. Рассказывая о пианисте, один из рецензентов сослался как-то на знаменитые слова Шиллера: высшая похвала художнику - сказать, что мы забываем о нем за его созданием; они словно бы адресованы Рихтеру - вот кто действительно заставляет забыть о себе за тем, что он делает... Здесь, видимо, дают о себе знать какие-то природные особенности дарования музыканта - типология, специфика и т. д. Кроме того, здесь и принципиальная творческая установка. Некогда Рихтер сформулировал ее так: "Я думаю, что задача настоящего исполнителя - целиком под: чиниться автору: его стилю, характеру и мировоззрению". Это было сказано давно, около двадцати лет назад. Многое с тех пор претерпело изменение в искусстве пианиста - кроме его подхода к ключевой проблеме интерпретации музыки.

Отсюда-то и берет начало еще одна, едва ли не самая удивительная способность Рихтера-концертанта - способность к творческому перевоплощению. Доведенная им до высших степеней совершенства, профессиональной искусности, она ставит его на особое место в кругу коллег, даже самых именитых; по этой части он почти не знает себе равных. Нейгауз, относивший стилистические трансформации на выступлениях Рихтера к разряду высочайших достоинств артиста, писал после одного из его клавирабендов: "Когда он заиграл Шумана после Гайдна, все стало другим,- рояль был другой, звук другой, ритм другой, характер экспрессии другой, и так понятно почему: то был Гайдн, а то был Шуман, и С. Рихтер с предельной ясностью сумел воплотить в своем исполнении не только облик каждого автора, но и его эпохи".

Сравнительно недавно, в сезоне 1974/75 года, Рихтер выступил на сцене Большого зала Московской консерватории с несколькими бетховенскими сонатами (Третьей, Четвертой, Тридцать второй). Незадолго до этого сыграл программу из сочинений советских авторов. Затем - в серии совместных концертов со скрипачом О. Каганом - исполнил произведения Моцарта и Бетховена, Берга и Хиндемита. Всем этим встречам пианиста с публикой сопутствовал огромный успех. Возможно, успех тем больший (парадокс очередной и последний), что слушатели - как всегда на рихтеровских клавирабендах - не увидели здесь всего того, чем они привыкли любоваться на вечерах многих прославленных "асов" пианизма - ни щедрой на эффекты инструментальной виртуозности, ни роскошного звукового "декора", ни блестящей "концертности".

Это всегда было характерно для манеры Рихтера - категорический отказ от всего внешнего, пианистически броского, щегольского, претенциозного (последние годы довели эту тенденцию до максимума возможного). Всего, что могло бы отвлечь аудиторию от основного и главного в музыке - ее содержания, что могло бы сфокусировать внимание на достоинства исполнителя, а не исполняемого. Играть так, как играет Рихтер - для этого, наверное, мало одного лишь сценического опыта - сколь бы велик он ни был; одной лишь художественной культуры - пусть уникальной по масштабам; профессионального кругозора - самого широкого; природного дарования - хотя бы и гигантского... Тут требуется иное. Скорее всего - некий комплекс чисто человеческих качеств и черт. Люди, близко знающие Рихтера, в один голос говорят о его удивительной скромности, бескорыстии, душевной чистоте, альтруистическом отношении к окружающему, жизни, музыке...

Ранее, в самом преддверии анализа рихтеровского исполнительства отстаивался тезис: духовный мир художника - Первопричина и единственное объяснение его искусства,- характера, облика, внутренней сути. Сейчас рассказ о Рихтере подошел к концу и речь зашла о том же: искусство - отраженное "ego" того, кем оно создается... Круг замкнулся.

Рихтер Святослав Теофилович, родился 20 марта 1915 в Житомире. Герой Социалистического Труда (1975).

Занятия на фортепиано начал под руководством отца. В начале 1930-х годов концертмейстер Одесской филармонии и Одесского театра оперы и балета. Концертную деятельность начал в 1934. С 1937 занимался в Московской консерватории у Г. Г. Нейгауза (окончил в 1944). В 1945 завоевал 1-ю премию на Всесоюзном конкурсе музыкантов-исполнителей. С 1950-х гг. гастролирует за рубежом. Лауреат Ленинской премии (1961). Лауреат Государственной премии СССР (1950). Народный артист СССР (1961). Медаль Роберта Шумана (ГДР, 1969).

Лит.: Дельсон В. Святослав Рихтер. М., 1961; Рабинович Д. Портреты пианистов. М.. 1962.