У вершины

 Я славил лирою послушной
 Преданья темной старины.

Пушкин. "Руслан и Людмила".

Планы отъезда за границу, предполагавшегося в 1840 году, не осуществились. Глинка остался на родине и, несмотря на все жизненные неустройства, увлекся сочинением второй своей оперы - "Руслан и Людмила".

Работа над этой оперой проходила совсем иначе, чем над "Иваном Сусаниным". "Сусанин" создавался в дни радостных надежд, сочинение музыки шло быстро, и только споры с Розеном тормозили дело. Но план был твердо обдуман, общие контуры произведения ясно вырисовывались с самого начала работы и мало изменились в окончательном варианте оперы.

По-иному складывалась судьба второй оперы. Трудно, очень трудно было Глинке, лишенному собственного домашнего очага, постоянно менявшему жилье, найти время и место, необходимые для творческого труда. Труднее всего было обрести спокойствие, а оно становилось все более необходимым.

Переписка Глинки с Валерианом Федоровичем Ширковым, написавшим большую часть либретто "Руслана", сохранилась как свидетельство о том, в какую печальную пору жизни великого композитора создавалось это прекрасное произведение. В письмах к Ширкову наброски плана отдельных действий "Руслана" и указания либреттисту относительно характера требуемых для той или иной сцены стихов чередуются с рассказом о подробностях унизительного бракоразводного процесса. Он затянулся на годы, был предметом злобных светских толков и многочисленных пересудов. И нельзя не удивляться тому, что среди всей этой липкой грязи, окружавшей Глинку, было создано такое чистое, солнечное, радостное произведение, как опера "Руслан и Людмила".

Глинка задумал свою оперу всего через несколько месяцев после смерти Пушкина - осенью 1837 года. Взяв сюжет из юношеской его поэмы, он тем самым как бы посвящал свое новое произведение памяти великого поэта.

Тогда же был набросан и первоначальный план оперы. В общих чертах он следовал тексту Пушкина и сохранял характер волшебной сказки. Но чем дальше продвигалась работа, тем яснее видел композитор, что пишет "Руслана и Людмилу" по-своему, по-иному, чем сам он предполагал вначале. Многое изменилось вокруг, многое изменилось в нем самом, и теперь он иначе читал пушкинскую поэму, видел в ней не только очаровательную волшебную сказку, но и картины славного прошлого русской земли, и правдивый рассказ о верной, самоотверженной любви, побеждающей злые чары, коварство и предательство.

Глинка ясно видел перед собой героев оперы: и юную, по-детски беззаботную Людмилу, и ее верного жениха, неустрашимого Руслана, и молодого хазарского хана Ратмира, влюбленного в жизнь и ее наслаждения, и оставленную им Гориславу, сохранившую любовь к неверному юноше. Он ясно представлял их характеры, их внешний облик. Работа над оперой началась с больших арий героев. Каждая из этих арий не только раскрывала чувства героя в данный момент действия, но и была законченным многогранным музыкальным портретом.

Весной 1842 года Глинка завершил работу над оперой, сведя воедино написанные в разное время эпизоды. Началась работа над постановкой оперы в театре.

Чего ждали от Глинки близкие к театру лица? Вероятно, еще одного модного в те поры волшебного спектакля "с пением, танцами, полетами и превращениями". Ведь именно в таком роде поставил знаменитый балетмейстер Дидло свой балетный спектакль "Руслан и Людмила".

Трудно было Глинке бороться за полноценное воплощение своего замысла. И неожиданно для себя самого он смирился, согласился, что опера длинна и нуждается в сокращении. Но он не смог сделать это сам, не смог кромсать и урезать еще не видевшее сцены произведение.

Особенно досадным и нелепым казалось предписанное цензурой сокращение второй песни Баяна. Глинка задумал ее как своего рода посвящение памяти Пушкина. Легендарный певец Баян пел о грядущих временах, о том, как на сумрачный северный край "доля дивная" снизойдет, о том, как

 Там младой певец славу родины
 На златых струнах запоет...

Песня Баяна кончалась скорбным пророчеством о недолгой жизни певца. Полная печали, эта фраза уносилась вдаль, замирая, но вдруг торжественно и смело Баян провозглашал бессмертие великого поэта.

Имя великого поэта в песне не называлось, не была названа даже его родина. "Пустынный край", "младой певец" - к чему, казалось бы, тут придраться цензуре? Но цензура все же разглядела намек на судьбу поэта, и исполнение песни Баяна было запрещено.

Что ж, приходилось жертвовать и этим, находя утешение в том, что когда-нибудь, в лучшие времена, опера пойдет на сцене полностью.

Настало 27 ноября 1842 года - день первого исполнения "Руслана и Людмилы". Опера явилась в свет с сокращениями. Вдобавок ко всему любимица Глинки, Анна Яковлевна Петрова-Воробьева, которая должна была исполнять партию юного хана Ратмира, неожиданно заболела, и ее заменила совсем неопытная певица.

Глинка с волнением слушал свою музыку, смотрел на сцену и в зрительный зал. Все было не так, как ему хотелось: сокращения иногда красивейших по музыке моментов причиняли ему почти физические страдания, он досадовал на нестройное пение хора в сцене с головой великана, на неуверенность и робость исполнительницы партии Ратмира. Раздражали декорации, непохожие на волшебные сады, описанные в поэме Пушкина.

Все было не так, как в день премьеры "Ивана Сусанина". Вспоминался дружеский обед у Всеволожского, веселая песня в честь "новой новинки". Теперь не было уже Пушкина, и даже почтить его память Глинке не дали. Зато Булгарин был на месте. Нарядная публика в ложах то и дело переводила бинокли со сцены на царскую ложу, стараясь угадать, как там принимают новое произведение. А царская ложа опустела еще до конца спектакля, и это определило мнение других лож.

Опера кончилась. Аплодисменты, вызовы, а кое-где шиканье. Выходить ли на вызовы? Глинка вышел, раскланялся и поспешил домой.

Но дальнейшая судьба оперы складывалась счастливее, чем он ожидал. Обычные посетители оперных премьер - двор и знать - больше на спектакли не приезжали. В светских кругах насмешливо повторяли фразу великого князя Михаила Павловича, уверявшего, что он посылает офицеров за провинности вместо гауптвахты на спектакли "Руслана и Людмилы".

Но театр не пустовал, и вовсе не провинившиеся офицеры были тому причиной. Его заполняла публика не такая нарядная и блестящая, как на первом спектакле, но искренне интересовавшаяся музыкой. Оперу давали часто, и она имела успех.

Внимание слушателей захватывали уже первые такты увертюры. Она летела вперед в головокружительно быстром темпе; весело, молодо, уверенно звучала первая ее тема, как бы предсказывая благополучный конец всех необыкновенных приключений.

И вдруг - совсем новые звуки, новые музыкальные краски. Виолончели поют нежную и страстную мелодию - песню о верной, всепобеждающей любви.

В средней части увертюры появлялись настороженные, тревожные аккорды, говорящие о чем-то странном и страшном.

И снова уже знакомые темы, звучащие теперь еще ярче, еще ослепительнее. Пронизывая собой мелькание уже знакомых мелодий, "прошагала" через весь оркестр, от верхних звуков к нижним, совсем уж странная, необычная музыкальная тема - тема волшебника Черномора.

Увертюра к опере неизменно вызывала гром рукоплесканий. А когда наступала тишина и подымался занавес, зрению и слуху сидящих в театре открывался прекрасный мир древних эпических сказаний. Неторопливое движение действия и, казалось, самого времени являло яркий контраст ликующей, летящей увертюре. На сцене - чинный княжеский пир, звучит хор гостей, звучат песни гусляра Баяна. А вот и она - княжна Людмила, сияющая красотой и счастьем. И когда она поет, прощаясь со старым князем:

 Грустно мне, родитель дорогой... -

слушатели невольно улыбаются: нет, совсем не грусть, а радость молодой любви звучит в ее голосе. Людмила обращается к отвергнутым женихам, и обычай требует, чтобы в этот момент она была серьезной. Но так забавно разочарование самодовольного витязя Фарлафа и так полно беспечной радостью сердце юной невесты, что Людмиле никак не сдержать звонких, как пение жаворонка, переливов голоса.

А юного черноокого хазарского хана Ратмира Людмиле действительно жаль. И в мелодии ее каватины слышатся нежные, утешающие интонации.

И снова счастье, ликование.

 Светлый Лель, будь вечно с нами, 
 Дай нам счастья полны дни, -

поет Людмила вместе с хором, призывая бога любви и счастья.

Но что это? Сцена темнеет, а в музыке те же странные аккорды, которые так удивили слушателей в увертюре. Все умолкло, оцепенело, как будто

эта необычная музыка заколдовала всех. Постепенно один за другим приходят в себя гости на пиру, повторяя друг за другом одну и ту же фразу:

 Какое чудное мгновенье, 
 Что значит этот дивный сон?

Оцепенение спало, все по-прежнему - и только нет Людмилы! Три витязя спешат на поиски. Перед ними долгий, полный опасностей путь.

Так закончилось первое действие. Большинство слушателей оперы знали пушкинскую поэму; помнили многие ее стихи. И все же этот спектакль открыл в знакомом сюжете что-то совсем новое. Поэтические образы, рисовавшиеся ранее только в воображении, стали зримыми, слышимыми. И даже появившийся не на сцене, а пока еще только в музыке Черномор ожил, стал реальностью.

Начался второй акт - путешествие Руслана. Как в сказках всего мира, в судьбу героев вмешивались здесь добрые и злые волшебники: Руслана напутствовал мудрый старец Финн, когда-то принесший свою молодость в жертву любви к жестокой красавице Наине. Только колдовством добился он ответной страсти, но - увы! - слишком поздно. Он и не заметил, как в погоне за мнимым счастьем прошла вся жизнь, и старца Финна стала преследовать своей любовью, а потом ненавистью седая, дряхлая и злая колдунья.

Рассказ Финна из пушкинской поэмы Глинка положил на мелодию финской песни, слышанной им' в годы молодости во время поездки к водопаду Иматра.

В опере появлялась и сама Наина, ненавидящая Финна и всех, кому он покровительствовал. Сила ее коварных чар на стороне соперника Руслана - трусливого и вероломного Фарлафа. Ликует Фарлаф, уверенный в своей победе над Русланом.

В музыке рондо Фарлафа, в его торопливой скороговорке метко и остро нарисован комический портрет самодовольного, хвастливого и ничтожного труса.

Но вот Руслан остается один на поле, усеянном ржавыми доспехами и костями воинов - свидетельствами давно минувшей битвы. Оркестр звучит сосредоточенно, сурово. И нет уже занимательной волшебной сказки, музыка передает глубокое раздумье героя (а может быть, самого Глинки?) о жизни и смерти, о времени, стирающем память о былых славных подвигах...

 Времен от вечной темноты, 
 Быть может, нет и мне спасенья? -

спрашивал Руслан, и вдохновенная музыка делала еще прекраснее божественные стихи Пушкина. И раздумье, и жажду подвига, и всю глубину любви к похищенной невесте передал Глинка в арии Руслана - великолепном портрете героя.

Наполнилась живым человеческим дыханием уже слышанная в увертюре лирическая мелодия - одна из красивейших мелодий Глинки.

 О, Людмила, Лель сулил мне радость, 
 Сердце верит, что пройдет ненастье... -

пел Руслан свою песню любви и надежды.

Славный витязь снова готов на трудный и опасный путь. В руках у него меч, охраняемый головой великана, - сказка продолжается... Но трудно забыть сцену размышления Руслана. Нет, этой музыке не страшно испытание временем!

Иной мир открылся в третьем действии, иные преграды стали перед героями - Ратмиром и Русланом. Не опасности подстерегали их, а невиданные очарования, среди которых легко было забыть цель их трудного путешествия. Волшебные девы, подвластные Наине, окружают Ратмира, манят его песней.

 Ложится в поле мрак ночной; 
 От волн поднялся ветер хладный. 
 Уж поздно! путник молодой! 
 Укройся в терем наш отрадный.

Песня зовет, околдовывает. Напев повторяется снова и снова, но каждый раз по-разному: оркестр как будто расцвечивает его чудесными красками. Как удалось Глинке найти эту мелодию, такую простую и такую пленительную? Слушатели не знали, что Глинка взял ее из народной персидской песни, которую он случайно услышал много лет назад. Во время работы над "Русланом" персидская мелодия ожила в его памяти и стала песней волшебных дев. А манеру разнообразить сопровождение при повторениях мелодии Глинка тоже взял из народной музыки.

Другая народная мелодия - песня крымских татар, слышанная Глинкой от художника Айвазовского, была использована композитором в медленной части большой арии Ратмира. Томная, чуточку ленивая, она пришлась здесь как нельзя более кстати, хорошо передавая состояние очарованной неги, охватившее юного хана в царстве Наины.

Третье действие оперы было наслаждением не только для слуха, но и для зрения. В танцах волшебных дев, околдовывающих Ратмира, русские танцовщицы могли в полной мере блеснуть своим талантом - такое разнообразие ритма, темпа, характера заключалось в этой музыке.

Лишь один эпизод в третьем действии, в этой музыке соблазнов и очарований, был написан Глинкой совсем в иной манере, просто и бесхитростно. Это каватина Гориславы, русской пленницы хана Ратмира, когда-то любимой им, но покинутой. За тридевять земель шла Горислава, ища Ратмира, и в ее пении звучала неизбывная печаль одинокого и любящего женского сердца.

 О, мой Ратмир, любовь и мир
 В родной приют тебя зовут, -

пела Горислава, зовя далекого возлюбленного.

Ни Руслан, ни Ратмир не поддались чародейству Наины. Верная любовь Гориславы, воспоминание Руслана о похищенной Людмиле разрушили чары волшебных дев. И снова мудрый Финн напутствует Руслана на подвиги.

Казалось, что после третьего действия с его чудесной музыкой, впитавшей в себя всю прелесть подлинных восточных мелодий, трудно уже чем-нибудь поразить воображение слушателя. Но четвертое действие - в садах Черномора - показало, что фантазия Глинки неисчерпаема.

Снова зрительный зал увидел Людмилу, но совсем не такой, какой она была в первом действии. Веселая, беспечная княжна теперь грустила в волшебных садах, трогательно и наивно звучала ее печальная песня-ария "Ах ты, доля-долюшка", напоминая старинные простые русские песни.

С появлением свиты Черномора все изменилось, засверкало причудливыми красками. Рабы Черномора шли, в точности повторяя описание шествия в поэме Пушкина.

Необычайно своеобразная музыка марша Черномора была инструментована тоже самым необыкновенным образом. Громко и торжественно провозглашал духовой оркестр на сцене основную мелодию марша - нарочито угловатую и жесткую. И вдруг после оглушительного звучания медных инструментов слышалась нежная, волшебная музыка: звенели серебристые колокольчики, свирельными голосками пели деревянные духовые инструменты. И опять с первой темой марша вступал духовой оркестр.

Карлик Черномор появлялся и действовал на сцене безмолвно, не произнося ни одного слова, не спев ни одной ноты. Вся его характеристика была передана оркестру, и оркестр выразительнейшим образом рисовал и злое чародейство Черномора, и его самодовольство и тщеславие.

Изумили слушателей и танцы в садах Черномора, особенно лезгинка. Она была совсем не похожа на обычную балетную музыку и даже среди танцевальных номеров "Руслана" выделялась своей необычностью.

Здесь в художественно совершенной форме отразились впечатления от юношеской поездки Глинки по Кавказу и давние, но живые воспоминания о слышанной там народной музыке. Вот откуда возникла и неукротимая стремительность движения танца, и странная, но неотразимо привлекательная "терпкость" звучания оркестра. Живо, увлекательно, огненно звучала лезгинка, воодушевляя и танцоров и слушателей.

В сцене поединка Руслана с Черномором вновь послышалась тема, уже звучавшая в увертюре. Теперь она показалась еще более грозной и устрашающей - оркестр гремел во всю свою мощь, а хор слуг Черномора, как заклинание, повторял:

 Погибнет, погибнет нежданный пришлец!

Но "нежданный пришлец" Руслан оказался победителем, и злобный карлик лишился волшебной бороды, а с ней и своей волшебной силы.

Так провел Глинка своего героя через необыкновенные, чудные края, созданные его неутомимым воображением. Близилось возвращение, омраченное, однако, непробудным сном Людмилы. Но злые чары спадали, и снова народ славил красавицу княжну и ее отважного жениха, прошедшего через все опасности и испытания. Гремел хор. Это в новом блеске вернулась первая тема увертюры, замкнув собой волшебный круг сказочного повествования.

Во второй опере Глинки - вершине его таланта и мастерства - чудесным образом проросли зерна жизненных впечатлений, запавшие в его память в разные годы жизни и дремавшие до поры, когда их оживил этот новый, вдохновенный замысел композитора. Так, слышанная в юности песня возницы- финна превратилась в опере в эпическую балладу, кавказские впечатления ожили в блистательной лезгинке, а персидская песня, бог весть какими путями залетевшая в Петербург, расцвела в чудесном хоре волшебных дев. Да и самый-то замысел оперы не из того ли зерна вырос, которое было брошено в душу мальчика-Глинки Вильгельмом Кюхельбекером, одним из самых первых и пылких "русланистов"?

Весной 1843 года на спектакле "Руслана" взгляды слушателей невольно обращались к одной из лож. Там, окруженный литераторами и музыкантами, сидел худощавый молодой человек с длинными волосами, выразительным лицом и живыми движениями. Это был всемирно известный венгерский композитор и пианист Ференц Лист.

Одаренный необыкновенным исполнительским талантом, Лист начал концертировать еще мальчиком, покоряя слушателей Вены, Парижа и многих других городов, больших и маленьких. Шумный повсеместный успех не вскружил ему голову, на свою концертную деятельность он смотрел не как на путь к достижению славы и богатства, а как на средство вовлечь как можно большее число слушателей в сферу музыки, раскрыть перед ними всю ее бесконечную красоту. Лист хотел, чтобы слушатели полюбили те произведения, которые горячо любил он сам, поэтому он часто играл фортепианные переложения симфоний Бетховена, блестящие фортепианные пьесы на темы из классических и новых опер. Собственные сочинения Листа отличались смелостью и новаторством, в них отражались разнообразные впечатления его пестрой жизни, картины природы и быта разных стран - от родной Венгрии до Швейцарии и Италии, где он провел несколько незабываемых лет.

В Россию он приезжал уже второй раз и встретил здесь самый радушный прием, в особенности среди музыкантов. Его чрезвычайно интересовала музыка этой страны, еще мало известная на Западе. Вот почему он поспешил на спектакль новой оперы Глинки, с музыкой которой он уже познакомился по партитуре во время своего прошлогоднего приезда в Петербург.

"Руслан" восхитил Листа. Венгерскому музыканту было по душе самое направление творчества русского композитора: его смелое обращение к народной музыке, неутомимые поиски новых средств, новых музыкальных красок. Лист и сам часто находил источник вдохновения в народной музыке, песни и танцевальные мотивы его родной Венгрии нередко служили ему темами для импровизаций, а позднее получили великолепную концертную обработку в знаменитых "Венгерских рапсодиях".

Скоро Листу удалось выразить свое восхищение гением Глинки и иным образом: на одном из концертов он исполнил "Марш Черномора", переложив его для рояля. Публика была в восторге и от музыки, и от вдохновенного исполнения.

Но еще лучше сыграл этот марш Лист в дружеском кругу в доме самого Глинки. Здесь не было чопорной светской публики, здесь были только друзья, собратья по искусству. Музыка, тосты в честь музыки и музыкантов, снова и снова музыка до рассвета - такой запомнилась эта дружеская вечеринка присутствовавшим. Лист был в особенном ударе: ведь он играл для настоящих знатоков! И он без перерыва переходил от фуг Баха к симфонии Бетховена, изумляя слушателей умением передать на фортепиано мощное и красочное звучание оркестра. А в заключение вновь прозвучал фантастический Черноморов марш, так поразивший Листа во время исполнения оперы.

Не остался в долгу и Глинка. Едва ли не половину новой оперы сыграл он, а многое и спел. Пел он удивительно хорошо, всегда приводя слушателей в восторг. Глинка обладал способностью раскрывать в музыкальном произведении то, что ускользало от внимания других певцов, придавая каждой фразе особенную, только ей свойственную выразительность. Его звонкий, высокий тенор не был голосом оперного певца, а друзья иной раз говорили, подшучивая над Глинкой, что его-де не взяли бы и в хористы. Но этот небольшой голос отличался редкой гибкостью и богатством оттенков, в пении не чувствовалось никакой напряженности. Глинка пел так же свободно, как говорил: мелодия лилась непринужденно, слова звучали отчетливо и выразительно. А когда он исполнял произведения драматического характера, то его умению волновать и даже потрясать слушателей мог позавидовать любой оперный певец.

Когда Глинка пел в дружеской среде, его исполнение было особенно ярким и вдохновенным. Так он пел и на вечеринке в честь Листа. На долгие годы запомнили участники этой встречи дружеское соревнование русского и венгерского музыкантов.