Мать и отец. Детство
... нарисует солнце - ослепительную ноту.
И течет вечно голубое Видземское шоссе ... Промчишь по нему от Риги около получаса, крути но Инчукалнекому кольцу влево. Перемахнешь Гаую, и сквозь Мурьяни, вдоль почетного караула ив - до самой Раганы. А там - снова влево. До Видрижей - рукой подать. Здесь, в Видрижах, по другую сторону Даугавы и вдали от раздираемого фабричными гудками Ильгюциемса, 2 марта 1904 года у помещичьей прислуги Антона и Юлии Броделисов родился первый ребенок - дочка Алма-Матильда. Пройдет время, и в 1932 году в Риге, пред алтарем церкви святого Мартиня, Алма-Матильда ответит священнику "да", назовет своим мужем ильгюциемского рабочего Волдемара Паулса, который моложе ее на семь лет. Энергичен, работящ и - музыкален. Фата, сотканная из прозрачных и печальных видрижских туманов, испарится в знойном и душном воздухе, вознесется на небо вместе с коснувшимися ее радостями, вздохами и слезами. А миртовая веточка Алмы-Матильды засохнет между страницами книги. Начнется жизнь. Деятельная, светлая, суровая. Подойдет жизнь к концу, прольется фата на головы, и вспомнят они видрижские овраги с орешниками, ильгюциемские ночи с цветущей сиренью и орган церкви святого Мартиня. Глянут в зеркало - на обоих фата пролилась - чудная, сплошь из серебра.
Броделисы были людьми простыми, но - в отличие от Паулсов - неимущими. Паулсы считались зажиточными. Потомственные рабочие, они были на редкость работящими и богатыми на вы думку. Очень много зарабатывал будущий свекор Алмы-Ма тильды - стеклодув Адольф Паулс. А его жена Александра Паулс, урожденная Четынник, держала на улице Даугавгривас лавку, где вовсю торговала керосином, селедкой, колбасами, мылом, крупами и другим добром. Лавка находилась напротив Ильгюциемского базара, между полицейским участком и магазином стройматериалов Падейеа. Вокруг бурлила жизнь и ворочала сантимы и латы*, как вода жернова. Нет, не богато, конечно, но с хорошим достатком жили. Старший сын Паулсов - Волдемар - стал работать в пятнадцать лет и неплохо зарабатывал сам. И еще - пульсировала в нем, отбивала ритм, генетически унаследованная музыка предместья, недаром Волдис в рабочих любительских ансамблях был барабанщиком ...
* (Лат - денежная единица в буржуазной Латвии, равняется 100 сантимам.)
Брат Алмы-Матильды - Эрнест, до того был привязан к земле, что позже стал одним из первых колхозных председателей в Латвии. А старшая дочь Броделисов. наоборот, рвалась из Видрижей. Подавай ей Ригу - с башнями, колоколами, тротуарами и фонарями. Ригу - с девичьим смехом, вздохами рабочих парней, воркованием голубей, извозчичьими пролетками и смрадом автомобилей ... Поди знай, с чего разгорелось в ней беспокойство по городу. Разве смог бы кто-нибудь сказать, что в Видрижах хуже, - здесь, где так много глубоких, усыпанных голубыми цветами и оглашаемых гаданьем кукушек оврагов, где так бормочут воды, а в парке поместья источают диковинные ароматы чужеземные деревья? Разве здесь не роскошно? Трубно мычали коровы и восхитительно мерзкой вонью несло от навозных куч и выгребных ям ... Алма-Матильда подняла голову, глянула на выгнутый горизонт, на опушку - громадное зеленое ожерелье этого мира. Она была прикована к нему. Она видела плывущую по небу Ригу и ангелов со знакомыми крестьянскими лицами, трубящих с башен, хоров и фронтонов. Ангельский хор пел ей.
Меня в Ригу мать послала Словно Риги я не знал; А я рижскую дорогу До шага уже вымерил. Подадимся, братец, в Ригу, Там для всех житье что надо, Золотые в Риге псы Петухи серебряные. Думал я, думал я - Где я их видывал? Шпили вспомнил рижские Да грибы на нитке. Ой, кобылка, ой, шальная. Знаешь Ригу, Тербате*. В день воскресный к церкви Путь забыли девицы. Нищие да убогие, Как мы Ригу углядим? Мы друг друга приподнимем, Вот и Ригу углядим. Эй, вы, в Риге господа. Пузаны брюхатые! Раскормили вас цыплятами, Капустой задвинскою.
* (Стариное название города Тарту.)
Совсем еще ребенком, рано, рано, - косички и те с трудом заплетала - начала Алма-Матильда батрачить на хозяев. Пасла, потом доила, поила и кормила коров. Мать, Юлия, посылала детей на заработки без особых переживаний, обыденно - со спокойной покорностью судьбе. И Алма трудилась - на лугу, в хлеву. На взморье - в Пабажах, Саулкрастах, Звейниекциемсе и дома - в Видрижской волости. Гнула спину на чужих и, может, как раз от этого хотела избавиться, хотела встать на ноги и повиноваться только себе. И одно избавление видела - Ригу. Ляжет в высокую таволгу и исчезнет для всех. Пропадала из вида удавка горизонта, и можно было слиться в молитве с зыбким небом. Там, наверху, звонили в колокола. Это была Рига.
О, господи, горек звон Всех колоколов над Ригой, Потонула сотня лодок. Гребцов - две сотенки. Ох, великий замок в Риге, Крыш соломенных не встретишь. Все кирпич да черепица, Да столы дубовые.
Пролетела пчела. Пахнуло перегноем. Все одно. Рига плыла над телом молодой женщины -- тяжелая, золоченая, возвышенная, как груженый до краев корабль с упоительным, тугим и соленым ветром в парусах. Из земли ввысь струились древние, жалостные напевы, пронизывающие тело, хмелящие душу, и казалось - вот-вот от красоты их перехватит дыхание. Хотелось плакать. От тоски. От желания стать кем-нибудь. От Риги. От усталости.
Все крест-накрест, балка к балке Рижский замок строили, Сквозь кресты, перила эти Не увидишь солнышка. А чего мне не носить Венчик бела жемчуга? В Риге двое у меня Жемчуга добытчики.
И вот Алма-Матильда чувствует, что руки ее томя гея по жемчугам и шелковым нитям, а не тяжелым навозным вилам. Но жизнь ее не дайна, нет у нее в Риге даже одного добытчика, куда уж там - двух. Все самой добывать придется. И она добудет. Она не какая нибудь белоручка, она - из Видрижей. Практичная, самостоятельная, гордая и уверенная в себе. Что - еще и тщеславна? Возможно: ведь тянется к чему-то, работать старается лучше остальных. Может, такая у нее воля пробиться? .. А плачет - и от обид, и просто разволновавшись. Но уже с тех лет, когда другие еще прячутся за материнскую юбку, сама с собой вправляется! - себе расскажет, себе и выплачется. Да и нет в поле матери там только привкус морской соли на губах и запахи гниющей салаки с рыбацких хуторов, запахи коровьего пота, навоза и[ скипидара от елей. Надо всем - великая печаль и далекая мечта. До дома несколько десятков километров, щекой прижаться - разве что к уголку подушки или прохладному изголовью кровати с резными сердечками.
Голубой небосвод и зеленая линия горизонта сулили Алме-Магильде участь батрачки, а уж такого она никак не желала. Служить - так в городе ... Все сильнее стремилась она прочь от грустных березняков Видземе, воспетых в скорбных и страстных стихах родившейся но соседству дочери лесника, теперь уже рижанки - Аустры Скуини. Позже поэтесса покончит с собой, бросится в ледяную воду Даугавы, и вся Рига будет говорить об этом загадочном самоубийстве ... Пройдет много-много лет, у Алмы-Матильды совсем поседеет голова, а в глазах будут стоять слезы, и ее знаменитый сын однажды признается - музыку на стихи Аустры Скуини он писал и потому, что мать и поэтесса - землячки, чуть ли не с одного хутора. Латвийское телевидение снимет музыкальный фильм с этими песнями. Фильм назовут "Музыка улиц", в нем воссоздадут предвоенную атмосферу Риги, города богатой и своеобразной поэтической биографии. И еще, пусть косвенно, но расскажут о матери композитора - о молодости перебравшейся в город селянки, о столице Латвии в тридцатые годы, где акционерное общество "Кюзе" предлагает сласти, а фабрика "Rekke" выпускает шелковые чулки "Лайма-Маион-Марга" и "Гарбо", где Гоэгингер сулит всем шоколад, а Ц. А. Штроэмерс занимается импортом чая, С. Либман продажей детской одежды. П. Штолгерхофт, опять же, торгует искусственными удобрениями, Томберг предлагает крем для бритья. Мелберг - "первоклассную полированную мебель", А. Клявинып - "пианина и рояли", а Заринып рекламирует водогнеты низкого давления "Гауя", трубы для артезианских и абиссинских колодцев; расскажут о городе, в котором существуют акционерное общество "Ячменный колос", фирма "Senker un Co" и цветочный магазин "Nicca". Передадут атмосферу тридцатых годов, когда закончилась затяжная безработица, и Ульманис разогнал сейм, а в 1935 году, в ночь с 12 на 13 февраля, произошла четвертая перепись населения Латвии, показавшая, что "прирост живой силы нашего народа постепенно уменьшается", как писал журнал "Даугава". При переписи этой выяснится, что в государстве Латвия живут 1 миллион 944 тысячи 493 человека и на 1000 мужчин приходятся 1142 женщины ... И зазвучит музыка о видениях барышни Аустры Скуини в версии товарища Раймонда Паулса, зазвучит "цумтинглинглинг", вдохновительница которого - покончившая с собой поэтесса - своеобразное, противоречивое существо, машинистка с аккуратной челочкой, зарабатывающая на хлеб в Лесном департаменте Ми нистерства земледелия, писала:
Старый "Underwood", я так устала, дай прильнуть к плечу, прильнуть к металлу и услышать музыку молчанья. Знаю, прокляну тебя однажды - шестерни твои, им не сломаться о стихи, которые слагаю - грустные, как все березняки Видземе ... как улочки окраин - скверные. Прокляну тебя, в последний раз стуча резолюцию министра: эта машинистка департаменту не годится ...
Это уже Рига богатой культуры с прекрасными, напоенными ближними и дальними реками поэзией, музыкой, балетом, изобразительным искусством, театром, архитектурой. Латвийское искусство питают духовные жилы как Западной Европы, так и Советского Союза ... Это Рига, в оперном театре которой четырежды выступит Федор Шаляпин. Рига, Национальная балетная труппа которой с большим успехом гастролирует в Стокгольме, а шведская Королевская опера - здесь, в Латвии.
Барышня Алма-Матильда Броделе, разумеется, не ориентируется в сложных культурных веяниях - она человек сельский, с двумя классами начальной школы за плечами. В 1931 году ей 27 лет, перед ней - Рига, а за спиной - проселки и постылая деревенская жизнь. Она на пару с подружкой снимает комнатенку и нанимается ученицей к госпоже Горбуше. Та была первой швеей Риги и учила молодых девушек расшивать жемчугом изящные наряды. Вышивальщица жемчугом - это звучало неплохо. Да что там неплохо - возвышенно. Пальцы Алмы-Магильды обрели желанную работу и засновали, замелькали - продевали, обметывали, пришивали.
Рижские дамы шили у мадам Горбуше. Шила у нее и многодетная госпожа Александра Паулс. Ее старшему сыну Волдемару уже исполнилось 20 лет, дочери Лидии - 17, сыну Василию - 10, сыну Адольфу - 7, а дочурке Ольге - 5 лет. Александра Паулс, само собой, интересовалась работящей, опрятной и порядочной барышней, способной помочь по дому, поработать в лавке, при смотреть за детьми, и госпожа Горбуше взахлеб расхваливала Алму-Матильду, да и сама заказчица была не без глаз - давно уже заприметила ее. Девица в подходящем возрасте - вся дурь, похоже, уже испарилась ... Мамаша Паулс не догадывалась, что наняв работницу, берет к себе в дом невестку. Через год ее старший сын сделал предложение Алме-Матильде, и в 1932 году они сочетались браком.
Родители в день свадьбы
Священник, конечно, не с церковной кафедры, но заявил, что парочка, наверняка, разойдется - жена старше мужа, чего тут хорошего. Полвека миновало, а слова его так и не сбылись. Волдемар и Алма Паулсы вырастили и выучили двоих детей - композитора Раймонда Паулса и одну из самых выдающихся гобеленщиц нашей страны - Эдит Вигнер. Долгие годы старики жили в своем доме но улице Нордекю, но его снесли, им дали квартиру там же, в Ильгюциемсе, а сегодня отец* уже живет в центре, вместе с дочкой Эдит и внуком Паулом Вигнером, совсем уже взрослым парнем. Для полной ясности в родословных, ведь книга и о них, попытаюсь разъяснить в нескольких словах, - отец Паула Вигнера - композитор Иварс Вигнер, дедушка- маэстро Леонид Вигнер, а прадедушка - Эрнест Вигнер. У каждого из детей старого Паулса - по одному ребенку. У Эдиты - Паул, по-домашнему - Улис, а у Раймонда - дочка Анете, рожденная в браке со Светланой Епифановой, именуемой Ланой - специалисткой по английскому языку и литературе. Все. Ясно? Больше детей ни у кого из них нет. Кому не верится, пусть спросят у меня. Я знаю. Впрочем, кто не хочет, не поверит и мне. Помню, как-то шофер такси обмолвился при мне, что у Раймонда есть сын. Я буркнул - нет. Он глянул на меня, как на жалкую козявку, фыркнул и врезал мне: "Я его вез. Из аэропорта. Паулса. Из-за кордона вернулся. Сам мне сказал везу гитару своему парню!" Выдал и отвернулся, только вперед смотрел, давал понять - не спорь с нами, таксистами, расти, сынок, большой, берись за ум, набирайся знаний, глядишь - и ты чего-нибудь добьешься! Я промолчал. Парень - так парень, гитара - так гитара, жалко что ли? Ну, выбью я из него эту легенду - богаче стану? А как ему жить без своего Мюнхаузена? Тяжело нынче без своего видения и своей версии - заняться нечем. У всех так много свободного времени.
* (Мать умерла в конце 1982 г.)
... Отец Раймонда всю жизнь проработал на ильгюциемских фабриках, а дольше всего - слесарем-ремонтником на "текстилке". Еще он - стеклодув и котельщик ... Так вот, он никак не мог уйти на пенсию - возвращался раз, второй, третий. Пока, наконец, ушел.
Там, в Ильгюциемсе, воздух был пропитан потом и кровью, песнями, стонами и ликованием рабочих, и он дышал им лучшие годы своей жизни. Сейчас, в центре города, он выглядит слегка потерянным, но никак не усталым. На это у него нет времени. У него - золотые руки, и он хлопочет, мастерит. Помогает дочке- художнице: конструирует и реконструирует гобеленные станки, чинит, улучшает, переделывает. Таскает тяжелые гобелены Эдит Вигнер в музей и обратно, перекладывает груды пряжи, ремонтирует квартиру и мастерскую - красит, штукатурит, шпаклюет.
Отец умеет все. И это в свои семьдесят с лишним лет. Отец. Он так легко раним. Ходит на концерты сына, радуется его успехам и страшно волнуется, переживает по поводу самой ничтожной критики. И пишет стихи. А в минуты гнева - не то дневник, не то эпифании рабочего человека без всяких там подтекстов, ассоциаций и намеков. Напрямую. Тетради со стихами хранятся у него смолоду. С тех самых пор, когда дети были еще совсем крошечными.
- С дочкой мне повезло, - говорит отец, - сама нашла свою дорогу в жизни. Ну, ткачество это.
- Как бы там ни было, а на хлеб себе зарабатывает, - роняет о сыне и с гордостью добавляет: - Совсем как я.
Мать, незаметная и тихая, как и всякая мать, - всегда была настороже. Оберегала своего сына и свою дочь. Была рядом с ними, молилась за них. Глянет на сына, глянет на дочь, и - слезы на глазах. Глянет на внука. Слезы. На внучку. Слезы. Матери казалось, что дети все еще крошечные, а мир по-прежнему огромен и лют...
Сидит бывало на концертах Раймонда Паулса в пятом-шестом ряду седовласая чета. Он - живой, сухощавый, жилистый. Преклонный возраст. Поблескивает макушка ... На юношеских фотографиях Раймонд так похож на него, молодого! .. А рядом седая яблонька - мать. Отец улыбается, порой даже раскачивается в такт музыке, а мать? - ну да, плачет. Задыхается, в глазах страх. Обостренная чувствительность, возможно - сполохи ее одинокого, печального детства. Как тут не вспомнить авторский концерт Раймонда Паулса в январе 1981 года, за два дня до его 45-летия. Композитор выступал с хором мальчиков в университетском зале. Наэлектризованная публика, цветы, аплодисменты. В завершение - сорок пять язычков пламени над тортом, втайне испеченным мамами хористов. Отец весел, мать дрожит, как лист осиновый. Нет, от обостренной чувствительности, от счастья такого не случится. Мать вспоминает, она знает, отчего слезы. Трудно жизнь прожила она и не забыла страх. Страх перед неожиданным, непредвиденным. Ведь было такое, что дитю своему сказала: "Сын, пойдем, утонимся вместе, перестанем друг другу беды чинить". Сказала вроде давно и вроде - не очень: композитор еще не был маэстро, а покойный профессор Герман Браун, которого Раймонд вспоминает с величайшей любовью, ездил в Ильгюциемс, разыскивая своего пропавшего студента, слал ему по почте письма с напоминаниями о зачетах, увещеваниями не бросать консерваторию, и мать, уже не страшась пересудов, ходила по рижским кабакам, чтобы вызволить сына, уберечь от погибели и предупредить, что завтра экзамен. Сколько бессонных ночей молила она бога и судьбу раскрыть мальчику глаза, образумить ...
Раймонд - не первый сын у Волдемара и Алмы Паулсов. На следующий год после свадьбы, в 1933 году, у них рождается мальчик. Гунар. Но проходит всего несколько месяцев, и самое радостное событие в семье становится трагедией. Малыш заболевает менингитом и умирает. Отцу в то время - 22 года, матери - 29 лет. Мальчика хоронят на Ланарском кладбище. Вот она - первая грозная заявка на страх за своих детей, на такую удушливую в старости тревогу.
- Паулсов все вокруг считали людьми стоящими. За удивительную энергичность и редкую работоспособность, - сидя за черным, мореного дерева столом и водя карандашом по набросанному им плану, говорит писатель. Я попиваю уже третий стакан жасминового чая и - то прислушиваясь к его рассказам об Ильгюциемсе, то почтительно поглядываю на стопку отпечатанных листков, сложенных на краю книжной полки. Вот она - рукопись нового романа писателя Зигмунда Скуиня "Мемуары молодого человека". Сына той самой киоскерши, "старой Скуини". Того самого "паиньки", ученика Спилвской 7-й начальной школы, который до срока смотрел в "Заре" фильм ужасов о Франкенштейне ... Зигмунда Скуиня, получившего на пятидесятилетие от нас с Паулсом в подарок песню, превращенную позже в танцевальный шлягер. Того самого мальчика, чье стремление выбиться в люди ставила в пример отлынивавшему от музыки сыну мать Раймонда.
- А ты случайно не родственник Аустры Скуини? - спрашиваю я у писателя.
- Подозреваю, что да, - говорит он, - тут еще разобраться надо, но сейчас не это главное. Гляди - вот Кукушкина горка, посреди - улица Даугавгривас, здесь - Даугава, переплыл - и Кипсала* ... Там стояла лавка толстого Рубениса - торгового конкурента поджарого и тощего Паулса, деда Раймонда. Ишь, какие красивые названия у ильгюциемских улиц - Твайконю, Нордекю, Гара, Балта, Риексту, Реньгес**...
* (Остров на Даугаве.)
** (Пароходная, Северная, Длинная, Белая, Ореховая, Салаковая.)
И Зигмунд Скуинь зачитывает мне выдержки из своего мемуарного повествования "Задняя скорость". Версия Ильгюциемса - "затылка" Риги в изложении прозаика своеобразно дополняет прозрения и видения Чака. Тень Ильгюциемса становится длинней и насыщенней, все конкретней выявляя суть личности композитора, ее истоки. В очерке рассказывается как раз о том самом времени, когда в семье Паулсов вот-вот родится второй ребенок.
"Да хранит его Лайма"*, - думает мать.
* (Богиня счастья.)
"Все будет хорошо! Не иначе, как хорошо", - успокаивает жену и себя отец, и оба пытаются угадать, кого на этот раз принесет в клюве аист - сына или дочку ...
А писатель все там же - за письменным столом. Перекинул ногу за ногу, обхватил одной рукой щиколотку, в другой держит лист бумаги. Читает. Стиль - прост, но сочен.
- До центра Риги недалеко, трамваем - минут двадцать, не больше. Но живет окраина независимо, сама по себе. Люди трудятся на окрестных фабриках - "текстилке", "стеколке", "цементке", "Ламании", на Зунде* и на плотах, на распиловке крепежа и заготовке брусков. Под боком - базар и лавки, аптека, чайная и водочный магазин, именуемый "монополькой". Вез особой надобности в центр отсюда не ездят: удовольствие дорогое, взрослому туда и обратно обходится в тридцать сантимов - пообедать на эти деньги можно ... Садятся и взлетают с аэродрома Спилве самолеты заграничных авиалиний. От него и к нему проносятся по улице Даугавгривас роскошные лимузины. Г1о остальным ильгюциемским улицам бредут по утрам и по вечерам пахнущие молоком коровы, и взбитая копытами пыль, как мука, зависает над движущимися спинами, алым дымом клубится над ними. Каменных зданий в несколько этажей - сосчитать по пальцам, и в большинстве своем они не выше деревьев. Во дворах - картофельные борозды и грядки с луком. Электричество в квартирах- большая редкость, кругом "керосинки". Керосин продают повсюду. В продуктовых лавках рядом с сельдяным чаном - обязательная керосиновая бочка со специальной "помпочкой" и стеклянным мерным цилиндром ...
* (Приток Даугавы в этом районе.)
- Послушай, - перебиваю я писателя. - неужели в Латвии электричество в конце тридцатых годов все еще было такой редкостью?
- По крайней мере, у нас, в Ильгюциемсе, - да. Но у Паулсов электричество было, да, оно у них было уже тогда ...
У Зигмунда Скуиня и сейчас на столе "керосинка", но - электрифицированная. Ретро и аскетически комфортабельная современность рабочего места, высвеченного, в полном соответствии с нынешним дизайном, мини прожекторами. У двери резная конторка прошлого столетия и стулья того же стиля, вдоль стен - сконструированные профессиональным интерьеристом книжные полки. Эклектика? Да, как и у всех нас. но ... Но "хозяин" Рундальского замка - искусствовед Имант Ланцманис говорит: Эклектика долгое время являлась объектом нападок и насмешек, синонимом дурного вкуса. Однако эклектичное искусство - не только пример продолжительных заблуждений. Это - обширный и интересный стиль, в котором информативное соединяется с образным, изысканное с банальным, истинно художественное с гротескным и курьезным ... Слова, сказанные им о прикладном искусстве, по-моему, уместны не только в разговоре о мебели, но и об эстрадном, или тривиальном, жанре. Слушать самые разные эстрадные мелодии, давно забытые и современные, так же интересно, как отворять дверцы стилизованных книжных шкафов и комодов, наслаждаться боем литых бронзовых часов, смотреться в шлифованные стекла витражей и позванивать настоящими, а также "фальшивыми хрусталиками канделябров. Не мешало бы обобщить историю нашей эстрадной песни в работах музыковедов и историков, в фонотеках. Не повредило бы ни академикам, ни простым смертным ...
А Скуинь тем временем читает дальше: - Нервы у ильгюциемцев - канаты. Еще не прозвучали, раскалывая тишину предместья, сигналы воздушной тревоги, не обрушились на головы бомбы второй мировой войны. Неизвестен еще и термин "стресс". Гудки сотрясают воздух и обрываются. Прокатится по улочкам Ильгюциемса лавина рабочих, и снова - тишина. Петух кукарекнет, собака пролает. Соседка соседке из-за забора крикнет - мол, что на обед сегодня ?..
Мысленно представляю себе - идет на фабрику молодой, чернявый, поджарый, почти костлявый, упрямый, смекалистый и проворный Волдемар Паулс. Какая генетическая волна выплеснула ему на лоб эти черные брови, эти изгибы воронова крыла? Для так называемого "типичного латыша" с песчаных берегов наших - это нетипично. Может, унаследовал от матери, урожденной Четынник ... Значит - славянка? Волдемар думает, что сербиянка. Сам слышал, как мать говорила - род их от сербских мятежников Четынников ... Если так, то понятно, отчего его мать православная и детей крестит по православному календарю. Только брат Адольф назван в честь отца ...
Глянул Волдис на небо - увидел солнце. До захода работать придется ... А вечером соберутся у него друзья - музыканты. Поиграют, порепетируют. Волдис - на барабанах. А на них красуется - "МИХАВО". Это их ансамбль - ансамбль из трех музыкантов, трех ильгюциемских рабочих парней. Трио за деньги играет на танцульках ... Ага, думаю я, рижские "фушиерисы" - сорняк неискоренимый. Гак оно и есть. Близится время, скоро у "фушиерисов" появятся свои короли. Не только талантливые, но и с академической выучкой. Закончившие консерваторию. А расшифровать "МИХАВО" совсем просто - МИша, ХАрий и ВОлдис ... Миша - гитарист, Харий - скрипач, Волдис - ударник. Раймонд еще в чреве материнском, а его отец уже отбивает ритмы ...
Родится мальчик и услышит ритмы. Расти станет - тоже в ритме. Ритмы уже в крови. В молоке матери. Может ли такое быть? На этот раз - да. Ритмы. Ритмы. Ритмы. И через сорок четыре года, в белом здании Латвийской оперы - балет Раймонда Паулса "Ритмы, ритмы, ритмы"- До этого уже с успехом прошли "Мелодии Кубы". "Фушиерисы"! пришли и в оперу. Феномен "фушиерисов" потряс Праздник песни. Им еще концертировать в зале Организации Объединенных Наций в Нью-Йорке. А пока - "МИХАВО". Ритмы Миши, Хария и Волдиса. Отцовские ритмы. Увертюра предместья.
Раймонд Паулс и его отец
В Ильгюцпемсе мы были очень популярны. Мы - это "МИХАВО". Ну, оркестр Волдемара Паулса, - комментирует Паулс-старший. - Играли чарльстоны, фокстроты, танго, куски из оперетт Легара, "славфоксы"*. Помню - и "Купите бублички", и "Очи черные" ... Рабочий был ансамбль. Ну, такой, как сейчас лиепайское "Credo". Ребята с деревообрабатывающего комбината ... - И принимается копаться в ящиках, где вперемежку - табеля сына, справки из домоуправления, тетрадки со стихами и похвальные грамоты ... Насчет "Credo" с отцом Раймонда я не спорю. С Паулсами вообще спорить не рекомендуется. Строптивы. Властны. Предвидят и предчувствуют. Способны резко изменить образ жизни, преодолеть слабости. Жесткость характера компенсируют из поколения в поколение музыкой. Реализм сочетают с романтичностью, и порой поверхностными, порой глубокими сантиментами. Что из всего этого перейдет к Раймонду? Многое. К сожалению, и слабости. Прадед композитора, отец стеклодува и скрипача, был, мягко говоря, выпивохой. Но я, как уже говорил, вижу в его знаках судьбы способность резко изменить образ жизни ... Раймонд сумел это сделать так круто, внезапно, одним рывком, что не просто изумил, а перепугал близких, родных, друзей ... Подумать только - и стержня в нем нет, и за рюмкой торчит, и особого честолюбия, желания самоутвердиться не отмечалось. Ну разве что музыкально одарен, но таких - пусть не сотни, но десятки отыщутся. И раз - становится прямой противоположностью самому себе ... Заурядный характер, ровная натура, гармоническая душа на это не способны. Для такого в генах должны скреститься не только буйство крови сербского бунтовщика, хмельное безумие прадеда, плач дедовской скрипки, ритмы отцовского барабана и горькие слезы страшащейся за детей матери ... Да, но что же еще? Больше - ничего особенного. В предках Раймонда Паулса отчетливо просматриваются люди крайностей с фанатичной волей к действию, с острым, точным умом и целиком подвластные эмоциям, одержимые. А рядом - люди столь же слабовольные, с мечтательным, даже ленивым характером, не способные противостоять напору судьбы ... Сумма таких вот противоречивых генетических особенностей плюс конкретная жизнь художника - воспитание, ранние музыкальные впечатления, образование, одаренность, любовь, ребенок, друзья, путешествия, известность, гипертрофиро ванное чувство долга, и, конечно, "кисточка бесовского хвоста" - дали в результате личность, способную побеждать себя. Гены целеустремленности оказались сильнее, чем капитулянтские. Линия практицизма, реалистичности, интеллекта счастливо соединилась с линией эмоций, романтичности, сентиментальности, поэтичности - и обогатилось древо нашей музыкальной истории.
* (Так назывались в Латвии в то время переложенные на фокстрот русские песни.)
- Я его боюсь, - чуть наигранно, но с долей искренности говорит жена композитора Светлана Паулс - Лана. - Много лет назад затушил в пепельнице сигарету, глянул, как только он умеет, и сказал - все, бросаю ... С того времени сигареты ко рту не подносил, а о выпивке и говорить нечего ... Лет двадцать. Дочке нашей Анете столько ...
И Лана по-настоящему ужасается:
- Ну?! Разве не жуткий характер?
Да, это уж точно ... Многим бы такой.
Лана, само собой, полностью замалчивает свою роль в жизни Раймонда. Но он расскажет сам ... О поездке в концертное турне с Рижским эстрадным оркестром в Одессу. О том, как познакомился с молодой, красивой "русской леди". О слезах Ланы перед решительным поворотом в судьбе ее мужа, о появлений на свет дочки Анеты ... Об этапе без признаков перемен в "чертовски талантливом", но "совершенно распущенном" пианисте Раймонде Паулсе. О периоде, когда сын "старой Скуини", "охаянный критикой", и потому ставший более известным, уже выбился в люди, а в джазе и на эстраде зазвучали такие имена, как Рингольд Оре, Элга Игенберга, Гедертс Рамане, Гунарс Кушкис (его Раймонд считает своим учителем в джазе), Зигурд Резевский, Харальд Брандо. Конечно, среди них и Раймонд, конечно, талантлив, но - поверхностен, нет своей цели ...
... Мой жасминовый чай остыл, и я замечаю, как Зигмунд Скуинь уже в третий раз озабоченно поглядывает на меня - мол, слушаешь или о своем думаешь?..
- ... только низ впалого живота прикрыт ...
- Зиги, прости, повтори еще раз, я, и в самом деле, задумался ...
Зигис недоволен. Повысив голос, читает сначала:
- Летом мальчишки бегали, как с копьями, с удочками на плече. Голые, как бушмены, только низ впалого живота прикрыт. Мест для купания уйма, сразу и не выберешь. Нежься себе па солнышке на берегу Зунды или на плотах, вдыхая крепкий аромат бревен и слушая звонкий плеск волн. Петляет по спилвским лугам Ратсупе - в пологих песчаных мелях и с берегами, поросшими аиром и волчьей травой. Рукой подать до глубокой и широкой реки Перзаку.
- Знаешь, я додумал до отца Раймонда, до его жены ...
- Да, Раймонду с женщинами всегда везло ... Эта русская чертовски элегантна, да и свободно говорит по-латышски ...
- Попробуй жить с Раймондом и делать что-нибудь не так, как он хочет. А ведь Лане языки даются, она факультет иностранных языков закончила. Она не только говорит по-латышски, она перевела "Питера Граймса" Бенджамина Бриттена для нашей оперы ...
- Мне она очень нравится. Закрывают магазины, и Ильгюциемс одолевает зевота ...
- С Раймондом жить непросто, характер у него не из легких ...
- Я думаю. Иначе не стал бы тем, кто есть ... Ильгюциемс одолевает зевота - он привык рано ложиться спать. Только в чайной вразнобой звучат голоса и заливаются гармошки ... Да. Кроме того, она замуж выходила не за знаменитость какую-нибудь, а за беду свою. ... и заливаются гармошки. Мечутся за желтыми занавесками тени. Но что там происходит, редко кто знает. Не каждый ильгюциемец рискнет переступить порог сомнительного заведенияпостоянные клиенты которого - моряки и якорщики с Кипсалы ...
С Рин гольдом Оре
- Зиги, ты не сможешь все это дать почитать?
- Можно и так, но послушай: - Прохожие на улицах встречаются редко. Ветер раскачивает на столбах зажженные лампы. Газетный киоск возле базара еще открыт, алым светом мерцает в окне керосинка, туда и обратно прогуливается мимо него полицейский с резиновым стеком за рукавом - скоро уже повалят из чайной.
- Это тот самый газетный киоск твоей матери? Из "Внуков Колумба"?
- Конечно. Но и это сейчас не самое главное. Слушай дальше:
... скоро уже повалят из чайной. Одно за другим гаснут окна. Ильгюциемс погружается в сон. Завтра трудовой день и новые заботы, надо набраться сил, выспать усталость. Первой пронзительно и отрывисто заорет "текстилка", потом "цементка" и "стеколка".
- О фабриках ты уже тут понаписал, читатель знает ...
- Ну, тогда слушай, - говорит Зигмунд Скуинь, - прямо как для книги о Раймонде. Дарю. - И антенной вытянув палец вверх, выразительно пародирует самого себя: - Фабричные трубы нотными линиями прочертят на небе черные полосы. И утро меж ними нарисует солнце - ослепительную ноту ...
Скуинь захлопывает картонную панку и, рассмеявшись не то надо мной, не то над собой, не то надо всем здесь происходящим, смотрит на меня - мол, больше, Янис, я тебе ничем помочь не могу.
Бежит по "керосинке" электричество, словно вбирая сюда, под яркий купол лампы, эпохи, людей, настроения, события и запахи ... Не хватает только мелодий, музыки предместья тридцатых годов, которою жили массы ... За окном бушует ветер, вздрагивают темно-синие занавески между ним и угольно-черным письменным столом. Каждую субботу и воскресенье вечером тогда, в тридцатые годы, рижское радио передавало танцевальную музыку ... Начинал Паул Сакс, затем Артур Приедниекс-Кавара; люди уже гадали, кто будет следующим - Марис Ветра или Талис ... Талис - это Талис Матисс. Потом пришли Эрвин Круминын, Освальд Урштейн, Альфред Поринын. В дуэтах с ними пели Паула Бривкалне и Ирма Калниня-Саксе. Даже знаменитая Герта Лусе напела несколько шлягеров ... Леденящий сквозняк второй мировой войны увлек певцов на чужбину, а теперь уже - и в загробный мир. Остались только их воспоминания и воспоминания о них. Голоса на пластинках "Bellacord"* ... Без этих популярных артистов, многие из которых были видными солистами Национальной оперы, трудно понять пути латышской легкой музыки и ее зигзаги - от локализованных заимствований до оригинальной музыки современных эстрадных композиторов. Наш гениальный, светлый и трагичный Янис Заберс не изменил традиции своих именитых предшественников - звезд онеры. Певец не чурался обычной, в том числе и эстрадной песни. Сегодня его пластинки не только хранят, они распространяют песни Элги Игенберги, Рингольда Оре, Раймонда Паулса ...
* (Фирма грампластинок в буржуазной Латвии.)
Талис Матисс. Разговариваю с ним по телефону. С единственной сегодня достижимой звездой целой музыкальной эпохи. С доном Хозе Национальной оперы в "Кармен" 1933 года, с Рудольфом из "Богемы". С Каварадосси из "Тоски" Академического театра оперы и балета уже в 1957 году. Разговариваю с первым исполнителем всех песен Эмиля Дарзиня в послевоенный период, с автором музыки к лиричному, щемящему переводу "Кареглазки", с исполнителем популярного шлягера Адама Оре "Доченька мельника", записанного фирмой "Bellacord". Талис Матисс на другом конце провода здесь, в центре Риги, в 1981 году - изумлен: "Как? Неужели меня еще кто-то помнит?" Гак и тянет сказать - разве можно не помнить самих себя ... До встречи!
... Скуинь иронически щурится и, словно кончив насвистывать, чуть кривит уголки губ. Декламирует:
У господ из Угале На лис идет охота. На клопов охотятся Работяги что-то.
- Это откуда?
- Из репертуара двух самых знаменитых в довоенной Риге цирковых клоунов. Были такие - Рипсис и Пипсис. Страшно популярные. Лично знать хотя бы одного из них - по тем временам то же самое, что сегодня - Паулса ... Сочиненные и исполняемые ими песенки кочевали не только по Ильгюциемсу, по всей Риге и Латвии ... Ходить в цирк - это было одним из любимейших развлечений простых людей ... Песни, шутки Рипсиса и Пипсиса прямиком с цирковой арены попадали в народ.
... По-прежнему бушует ветер, бежит электричество ... Благодарю писателя и спешу домой. Сразу же - к столу. Записываю версии очевидца, еще не разодранные ветром - так читатель живей ощутит прекрасное это предместье, меняющийся и преобразуемый бегом электричества для иной жизни Ильгюциемс. Тот самый, над которым утро рисует "ослепительную ноту", осеняющую всех нас. Ноту, которую выговаривать, петь нам сквозь века, не фальшивя и не сбиваясь. На пустом месте ничего не появится. Дыхание от дыхания. В любом искусстве, в любой музыке - сложной, и простой, серьезной и легкой. Нота, сияющая там, наверху, дает жизнь и согревает каждого - счастливца и неудачника, юнца и старца, красавца и урода, героя и заурядность, гения и глупца. Согревает нас, людей, подданных солнца, хористов этой высокой сверкающей ноты. Ave sol! Наши Праздники песни творятся вечно и непрестанно даже в серые, гнетущие будни. Мы хо-ристы не только в Межапарке, когда льет дождь. Мы ощущаем свет Замка и кровь Пятого года. И слезы растроганной души. Мы поем солнце под северным ветром, в метель. И пламенеет на устах песня. Передается из уст в уста. Из поколения в поколение. Однажды мальчик из Ильгюциемса напишет музыку не только для эстрады. Для хора. Для сводного народного хора. Ольгерт Гравитис назовет обращение эстрадного композитора Раймонда Паулса к хоровой музыке феноменом музыкальной Жизни Латвии 70-х годов.
... В жизни Волдемара и Алмы-Матильды Паулсов солнце ослепительной нотой вспыхнуло 12 января 1936 года. С утра супруги крепко поспорили, а уже после полудня к ним спустился аист. Родился мальчик, которого позже окрестят Ояром-Раймондом. Спор оказался не бесплодным. А Раймонд Паулс родился под знаками любви и спора, под ними и живет - его очень любят, и о нем бесконечно спорят. Слепо почитают и отрицают начисто.
12 января 1936 года было воскресеньем, в ночь на которое, в два часа, лед на Даугаве не выдержал и тронулся. В шесть часов утра он уже прошел Ригу. Температура здесь достигала примерно нуля, в Лиепае - плюс двух, в Стенде - минус трех, в Малнаве - минус одного градуса. В календаре из латышских имен значились Рейнис и Рингольд, а из церковных и международных - Рейнхольд. Солнце, эта сверкающая нота, в то утро появилось на небе в 8 часов 58 минут, а исчезло в 16 часов 7 минут. В 1981 году Раймонд Паулс в узком кругу друзей праздновал, вернее - обозначил свое 45-летие, и 12 января было уже понедельником. Длина дня рождения 1936 года была 7 часов и 7 минут, а 1981 года - 7 часов и 16 минут. Так что за эти 45 лет как бы прошло всего 9 минут, и Раймонд Паулс переместился в понедельник. Символичные минуты, учитывая, что за день до этого был дан последний, пятый отчетный концерт, подводящий итоги 30-летней музыкальной деятельности.
В понедельник композитор народился для нового этапа, нового круга творчества. Музыкальная его река очистилась полностью, ледоход ее смотрели и слушали пять тысяч человек. Неделю, как на параде, шли друг за другом джаз, эстрадная, театральная и хоровая песни. Неповторимое шествие. Изумительная полночь и утреннее видение - праздник музыки на Даугаве. Шествие из воскресенья в понедельник длиной в 45 лет. Дугами, кругами - но водоворотам пучин и омутов, двигался караван мелодий Раймонда Паулса к морю. И уже в возрасте одного дня ступил он в понедельник и в 46 год своей жизни. На готические рижские шпили падал сырой снег. Лаяла собака. Солнце всходило в 9 часов 54 минуты, заходило в 5 часов 10 минут. Я листаю латышские газеты 45-летней давности. Под пылью - жизнь.
Тогда, 12 января 1936 года, в 11 часов утра состоялось открытие памятника художнику Янису Розенталю. А в 3 часа дня на Большом кладбище похоронили в возрасте 86 лет инженера Эмиля Леманиса, по национальности немца, по социальному положению - нищего, жившего на пенсию от городских властей. Последний потомок Гарлиба Меркеля, Эмиль Леманис был правнуком великого защитника латышского народа, блестящего немецкого мыслителя и публициста XVIII века. Детей после себя не оставил ... Так в тот день завершилась в Риге родословная Меркелей.
Из крупнейших газет столицы Латвии 12 января 1936 года вышла только "Сегодня", остальные, как и положено по воскресеньям, отдыхали от бренной суеты. "Сегодня" в связи с открытием памятника Розенталю поместила репродукции двух картин художника - "Девочка у елочки" и "Девочка на балконе", писала об итало-абиссинской войне и предсказывала, что в сезон дождей итальянцам придется жить в палатках, и дождь станет союзником абиссинцев. Кроме того "Сегодня" рекламировала второсортные папиросы "Аддис-Абеба" и другие товары. На следующее утро, в понедельник 13 января, Ояру-Раймонду исполнился один день, и его отец, Волдемар Паулс, как и остальные, читал уже газету "Яунакас Зиняс", которая, разумеется, сообщала о положении в Восточной Африке, сражениях итальянцев с абиссинцами, а также извещала всех - "моя жена Юлианна ушла от меня по собственной воле, я за ее долги не в ответе". Еще "Яунакас Зиняс" в тот день печатала продолжение романа Рутку Тевса о жизни и борьбе абиссинцев - "Потомок королевы Забы", а также "В блужданиях по вековому лесу" Юлия Лациса - роман о латышских эмигрантах в Бразилии.
В том же номере публиковалась телеграмма из Марупе, гласящая о том, что найденная в старом Тирельском болоте пушечная граната разорвала хозяина хутора, пытавшегося выковырять из нее заряд и потравить прусаков; доводилось до сведения: вчера в Старой Риге взломан и обчищен денежный сейф, жена с топором набросилась на своего мужа, совершен злодейский поджог, убийство из-за бутылки водки, разбито шесть уличных фонарей, задержаны торговцы морфием и кокаином ... Профсоюз моряков напоминал своим безработным, что желающие подыскать себе работу в ближайшие дни должны перерегистрироваться ... Была, кстати, помещена информация непреходящего значения: "Венский музей - о древних латышах". Лиепайский оперный певец Ф. Пукитис, совершенствовавшийся в Венской онере, рассказывает, что случайно завернул в венский Музей природы и истории на площади Марии- Терезы и там увидел деревянный ящик с надписью "Захоронение древних латышей. II-й железный век". Под стеклянной крышкой, на песке и гальке, - череп древнего латыша, кости скелета, украшения, среди которых несколько металлических браслетов и сакт, железный топор, ножи, иглы. Раскопки проводились где-то под Даугавпилсом, в окрестностях поместья Трепес. Считается, что захоронению около 3000 лет. и его причисляют к самым значительным находкам, относящимся к железному веку ... Рижская кинореклама оповещала, что в "Grand-Кino" дается фильм-оперетта "Мадам Дюбари" с "волшебной музыкой, захватывающим сюжетом, блестящей постановкой и феноменально сладкозвучной" чудо-певицей Гитой Алпарас. Кинотеатр "Radio-Modern" сулил фильм "Я был Джеком Мортимером", кино "Парк" - "Аве Марию" с Доротеей Вик, "Film Palace" - "Кучеряшку" с Шерли Темпл в главной роли. В объявлениях говорилось: пропал серый котенок, в Айзпуте - брюшной тиф, в школе Беатрисы Вигнер - курсы латышских народных, а также испанских танцев. Еще режиссер Янис Заринын включает в репертуар Национальной оперы американскую оперетту "Песня пустыни" ... Но есть куда более суровые, роковые вести, штрихи той трагедии, что разразится через три года. Вот: надо воспитывать немецких девушек в спартанском духе - спать они должны на соломенных матрацах, отказываться от любого "искусственного ухода за внешностью, обходиться без слащавых сантиментов", одеваться просто, чтобы "ни одежда, ни лишние украшения не дали возможности развиться кокетству". А рядом - прямая противоположность этим аскетическим требованиям: на 43-летие генерала Геринга серенады исполняли шесть военных оркестров. И вот - венец всему: "У Гитлера больные гланды". Оперировать канцлера приглашен специалист из Вены - д-р Нейманне. Но в последний момент оказалось, что доктор - не чистокровный ариец. Операция откладывается.
Пока Гитлер подыскивает чистокровных арийцев для своих гланд, в рижских кинотеатрах перед заграничными боевиками демонстрируют "Латвийскую хронику". Суть ее в газетах формулируется так: "Наша жизнь по-прежнему развивается в благоприятном направлении, что еще более укрепит и приумножит достижения нынешнего столетия".
Да, это еще пора, о которой Скуинь говорит, что "... нервы у ильгюциемцев - канаты. Еще не прозвучали, раскалывая тишину предместья (и не только тишину), сигналы воздушной тревоги, не обрушились на головы бомбы второй мировой войны". Еще нет. А среди объявлений в "Яунакас Зиняс" есть и такое: "Первый музыкальный институт в Риге, на Елизаветинской улице. Осн. Э. Зигертс в 1864 г. Музыкальный детский сад. Принимает детей с 5-7 лет". Пройдет всего четыре года, уже займется пламенем Европа, и на порог детского садика при Музыкальном институте ступит тщедушный мальчуган в бархатных штанишках и белых гольфах с помпонами. Одна рука - в сильной отцовской ладони, во второй - футляр с маленькой, детской скрипочкой и смычком. По сути дела, ступит он на порог войны.
Таков в основных штрихах мир, в который явился Ояр-Раймонд Паулс ... Мальчика лелеяла мать, оберегал отец, рядом с ним крутились отцовские братья и сестры, при этом дядям Василию и Адольфу, а также тете Оле было еще далеко до второго десятка. В доме часто репетировал оркестр "МИХАВО", и маленький Ояр, или Паульчик, как его в то время звали, вместе с молоком матери впитывал ритмы плавных вальсов, фокстротов, танго, славфоксов. А отец играл уже и в более крупных составах, исполнявших до тридцати "танцевальных" песен за вечер. Популярные эти шлягеры передавали и по радио. Между прочим, Рижское радио "включилось" в 1925 году, а во второй половине тридцатых годов в Латвии было 100 000 радиоабонентов. Волдемар Паулс аппарат смастерил сам. Детектор на кристаллах. С наушниками. Их надо было надеть, чтобы услышать радиопередачу. Разумеется, в семьях по-многочисленней стояли в очереди - каждому хотелось послушать этот удивительный ящик, то, как он говорит, поет, играет ...
Поздно вечером отец останавливался возле постели сына и смотрел на него. Малыш сладко спал, закинув руки за голову: это означало, что он здоров. Волдемар Паулс на свою судьбу не жаловался. Он был честным тружеником с хорошей зарплатой и нелегкой работой, владел тремя профессиями - котельщика, слесаря, стеклодува. А еще - "стучал на барабане". Пользовался доброй славой, имел свой домишко с садом. И в тетрадь со стихами тогда вписал такие строки:
С женой и сыном к жизни я шагаю. Заботы смехом весело встречаю, Ведь вместе с нами и само везенье, И мамы дорогой благословенье.
Мать он, Волдемар, особенно почитал и любил, посвятил ей несколько стихотворений и мудреных выводов, которые хранит по сей день в своей тетрадке. Паулсы - семьянины, это в них ярко выражено - они думают о будущем своего ребенка с колыбели ... И Волдемар тоже - глядя на своего маленького Ояра, про себя желал ему в жизни большого, хорошего, иного. Он желал сыну музыки, не подозревая, что она требует фанатичного труда, долгих лишений и жертв. Он судил о ней как любитель. Ему казалось, что быть профессиональным музыкантом намного легче, чем работать на заводе. "Я хотел, чтобы у моего сына была жизнь полегче", - скажет мне позже старый, трогательно заботливый отец ... А его сын Раймонд, став Паулсом, став популярным, прославленным пианистом и композитором, на вопрос - не пойдет ли дочь по его стопам, ответит: "Я не пожелал бы своему ребенку профессии музыканта ... Быть выдающимся пианистом - тут не только талант ... Сегодня удержаться в обществе музыкальных звезд - означает каторгу. Ежесуточная работа по 12-14 часов ... И так - без остановки. Не готов к этому, не занимайся музыкой. Средние и всего лишь хорошие музыканты сегодня никому не нужны... Занимайся каким нибудь другим достойным трудом".
Так ответит этот максималист, жаждущий всего или ничего, каторжник от музыки. Кратко, беспощадно и, разумеется, опрометчиво. Скажет, повернется спиной и зазвенит кандалами - роняя на рояль музыкальные фразы из новой песни с таким однообразием, что маленькая черная иекинеска Томик не выдержит и протестующе, жалобно завоет в унисон ...
... а Волдемар Паулс смотрит на малыша, слегка прищурив глаза, и видит великую свою мечту, ставшую явью. По Риге расклеены афиши: "Скрипач Ояр Паулс". Белое здание Оперы переполнено. Под грохот оваций выходит его сын на сцену. Одет во фрак с белыми манжетами. Элегантная бабочка на шее. Склоняет голову, прижимает к плечу скрипку. Скользит по струнам смычок, содрогается всем телом скрипка. "Как Паганини!" -слышит шепот публики закрывший глаза Волдемар ... Его мечта сбылась. Ояр обращает в совершенную музыку горячий и удушливый труд стеклодува, крепкие руки своего деда, песок Ильгюциемса и волны Ратсупе, слезы матери и отцовскую силу ... Завтра же он, Волдемар, купит Оярчику скрипочку - красивую, маленькую, легкую, как пух. Он и в самом деле купит. По сей день эта скрипочка - красивая, маленькая, легкая, как пух, - хранится в семье ... Такова светлая отцовская молитва у кроватки сына ... Он верит, что видение его сбудется.
Вновь плещут аплодисменты ... "Ей-ей, Паганини", - шепчут слушатели. Волдемар Паулс гасит свет в детской комнате дома на улице Нордекю и уходит - дочитывать начатую книгу:
... тут Никколо закричал и проснулся. Раскрыл глаза - перед ним стоял отец. Тот вытащил его из постели, велел спуститься с ним вниз, в заднюю комнату и упражняться на скрипке. С того времени Никколо пугался отцовских шагов и просыпался, едва заслышав их шарканье. Теперь Никколо каждый день стоял и играл в маленькой комнате перед старинной деревянной статуей святого Себастьяна. Отец показал, как держать смычок и пробовать струны, проверять верность тона - звуки должны стекать со скрипки прозрачными, чистыми и сливаться в мелодию волнующую и тающую в воздухе. Маленьким пальцам не хватало сил подолгу сжимать гриф, рука уставала водить смычком по струнам. Но отец стоял за ним ...
Волдемар Паулс оторвался от книги и еще раз повторил про себя эту фразу: Но отец стоял за ним. На следующий день, встав, Волдемар снова бросил взгляд на сына. Позавтракал, кивнул жене, тело которой уже возвещало - быть прибавлению семейства, и отправился на фабрику. Но отец стоял за ним.
Шел 1939 год. 16 сентября у них родится дочка Эдите. Отец работает, пишет стихи, "стучит на барабане" в оркестре и зачитывается романом Артура Куберта "Паганини". Роль Антонио в музыкальном воспитании, а вернее - истязании своего сына Николло Паганини, настолько вдохновляет Волдемара Паулса, что он настроен по меньшей мере сравняться с ним в настойчивости. Он, простой рабочий, понимает - маленькому Ояру, чтобы стать музыкантом, недостаточно репертуара Миши, Хария и Волдиса, Рипсиса и Пинсиса и даже музыки из радионаушников. Надо серьезно учиться, чтобы видеть дальше верхушек ильгюциемских деревьев. Тут для отца все просто и ясно. Эту простоту и ясность вместе с тихой, затаенной материнской гордостью унаследуют дети - Раймонд и Эдите ...
В большой строгости растили короля легкой музыки. Но иначе и быть не могло. Без глубокого, основательного изучения, без серьезной работы в теории и практике - легкой музыки не напишешь. Без творческого подхода - тоже. Продолжи и повтори Раймонд Паулс традиции легкой музыки и шлягеров тридцатых годов механически, не закрепить бы ему в истории нашей культуры понятие - латышское эстрадное искусство.
Латышская эстрадная музыка влилась в советскую музыкальную культуру, стала ее новым приобретением и неотделимой частью. Знаменательно, что творец этого латышского национального жанра Раймонд Паулс, заканчивая учебу в Латвийской Государственной консерватории имени Язепа Витола, играл на государственных экзаменах рахманиновскую "Рапсодию на тему Паганини" и шопеновский "Полонез ля бемоль мажор". В листке учета успеваемости, приложенном к диплому У № 489466 и удостоверяющем, что Паулсу Раймонду Волдемаровичу присвоена квалификация пианиста, при оценках по специальным дисциплинам: "концертная программа в сольном исполнении - отлично (5)" и "в камерном ансамбле - отлично (5)". Комментарии излишни. Отлично за Шопена и за "тему Паганини". Отцовская одержимость великим скрипачом прозвучала в жизни сына. Прозвучала на серьезном пути в легкую музыку. Ту самую, что в пору молодости Волдемара Паулса и раннего детства Раймонда-Ояра была в Латвии почти целиком заимствованной.
Апрель 1981 года. Я продолжаю "следствие по делу" латышской легкой музыки. Напротив меня за письменным столом сидит Талис Матисс. Невероятно, но факт. Одет в серый, элегантный костюм. Оживлен, активен. Заграничный галстук в честь встречи. Все еще слегка удивлен тем, что его "и в самом деле кто-то помнит". В памяти - профиль в щегольской шляпе из довоенных журналов и с послевоенных пластинок. Бывший солист Национальной оперы не почурался записать и несколько шлягеров ... Ему семьдесят семь лет. Время изменило черты лица, но в манерах, жестах - по-прежнему искрится артистичность. Дарит мне свою выпущенную в 1977 году книгу "Об искусстве петь". Я ответно - сборник моих стихов "Предощущения".
- Раймонд Паулс - молодец, - говорит бывший дон Хозе Национальной оперы, - мощно звучит его музыка на Праздниках песни. Так торжественно, красиво.
Я смотрю на Талиса Матисса и слышу его голос с граммофонных пластинок, звучащих в каждом латышском доме, слышу его голос по Рижскому радио. Танго "Цыганская скрипка" итальянского композитора Биксио, "Розмария", локализованная чешская полька "Розамунде", "Хабанера" и другие мелодии будят в памяти привкус и аромат иных времен.
Талис Матисс рассказывает. Я слушаю и записываю. Потом возьмусь за старые грампластинки, газеты и журналы тридцатых годов и стану подбивать баланс шлягерам. Выясню - светила оперы записывают шлягеры на пластинки "Bellacord". Народ поет вместе с ними. На счету звезд не один "вечно молодой шлягер".
Поет профессор Паул Сакс. Звучит "Addio, mia bella Napoli", звучит "Расставание" или "Там, в темном бору, кончается песня". Звучит привезенная из Англии "Старая прялка": В комнате мамы седенькой прялка, / Тихо вздыхая, тихо прядет. В журнале "Музыкальное обозрение" за 1936 год Паула Лиците пишет: Очень часто мы слышим нашего певца также по радио. Его лиричный, мягкий голос как нельзя лучше соответствует требованиям радио. Сакс напел на пластинки целый ряд самых различных песен, среди них - и композиции облегченного содержания. "Я тщательно отбирал, старался исполнять песенки сдержанно, с более тонким вкусом. Но шкала души широка - от возвышенных и до сентиментальных, будничных ощущений. Невозможно давать публике лишь серьезную музыку - необходимо и что-то более понятное".
Марис Ветра. Оперный тенор, известный далеко за пределами Латвии. Гастролировал на первых ролях в крупнейших театрах Европы и Советского Союза. У итальянцев есть Тито Скипа и Беньямино Джильи. Но в итальянском звуковом фильме "Весеннее предание" в главной роли снимается Марис Ветра. В Риге у него выходят пластинки с такими песнями, как "Янтарное море берег ласкало, / В Курземе двое друг с другом встречались", - по сути дела, немецким шлягером. Тут же - "Привет от латышского моряка", сочиненный шведом Эмилем Палмой, "Милый друг", являющаяся песней "Bel ami" из фильма по новелле Мопассана.
Артур Приедниекс-Кавара. Почему Кавара? Сокращение от Каварадосси, дорогой его сердцу роли в "Тоске" Пуччини. Приедниекс Кавара чаще находится за границей, чем в Латвии. У него беспрерывные контракты с Берлинским, Венским, Миланским, Пражским оперными театрами. Просто парадоксально - блестящий латышский тенор приезжает гастролировать к себе на родину. И той части "шкалы души", что коллега профессор Паул Сакс именует "сентиментальной, будничной", жертвует себя Приедниекс-Кавара изредка - зато с какой отдачей! Пластинка хранит его голос не только в "O, sole mio" ди Капуа, но и в модной в то время песне Исаака Дунаевского из кинокомедии "Веселые ребята".
Солист Национальной оперы Эдвин Круминын. На сцене - Эскамильо и Риголетто, на пластинках - исполнитель шлягеров популярного композитора и руководителя оркестра Альфреда Винтерса. Записывает "Разочарование", "Очи лукавые", "Ты, мой друг, еще придешь", а также пользовавшуюся за рубежом признанием песню Альфреда Винтерса, которая по сей день представляется в свете ретро как образчик слащавости и наивности - "Три розы увядших и крохотный, с вашей улыбкою снимок". Автор "Трех роз увядших" считается одним из профессиональных зачинателей латышской легкой музыки в довоенной Латвии - правда, в ней нет пока ничего латышского, а тексты - ниже всякой критики. В конце войны Альфред Винтерс уехал в Швецию, а в 1960 году концертировал в Риге. Раймонд Паулс встретился с львом шлягерной музыки тридцатых годов. И, как принято говорить, между ними состоялась дружественная беседа в духе взаимопонимания.
Альфред Поринын, солист лиепайской Оперы. Напел популярнейший шлягер. Одетую в латышский текст, кочующую из страны в страну немецкую песню "Шумит зеленый лес" ... Волдемар Анчаров-Кадикис. Блестящий исполнитель оперных арий.
Тогда, в тридцатые годы, пели и актеры. Как теперь - Имант Скрастинын, Эдгар Лиепинып, Аустра Пумпуре, Ивар Калниньш, Варис Ветра, Андрис Берзинын, Янис Паукштелло ...
В тридцатые годы пел Освальд Урштейн. Он умер в 1980 году на чужбине актером любительской латышской труппы - с ним во время гастролей в США успели встретиться народные артисты СССР Эльза Радзиня и Карлис Себрис. Урштейн тогда, до войны, пел "Все хорошо, прекрасная маркиза" и "Ламбетвокк". В народе накануне второй мировой "Ламбетвокк" звучал так:
Вот на фикус Гитлер - скок! Вот могилу роют в срок. Ветка треснула чуток - То-то будет "ламбетвокк"!
С пластинок и по радио звучал голос солиста и скрипача оперы Роберта Зоммера. Слушателей услаждали "Типи-там, типи-там", "Веснушки", "Мой костер в тумане светит", "Девчонка ясноокая".
В то время выступают и так называемые куплетисты. Из них следует упомянуть Эдгара Вилниса, Артура Бриедиса, Петера Лицигиса. Но они - не артисты оперы и не драматические актеры, они уже на класс ниже но репертуару и культуре вокала.
Поет Янис Аре, и тут скорее достоин упоминания сам факт его существования в истории, чем уровень исполнительского мастерства. Точно такой же или еще более низкой оценки заслуживает сомнительный уровень вокального мастерства братьев Лайвиниеков - эти к тому же умели обрядить популярную мелодию в дешевенький, самодельный текст-однодневку, на который "клевала" наиболее наивная публика.
Возвращаясь к Раймонду Паулсу, надо сказать, что даже беглый обзор репертуара легкой музыки тридцатых годов позволяет ощутить, какую работу проделал он для роста профессионального мастерства в этом жанре в Латвии и во всем Советском Союзе, для проникновения в эстраду, где еще несколько десятков лет тому назад доминировали традиционные, заимствованные и попросту "содранные" вещи, - сугубо латышских элементов. Ведь в эстрадных песнях того времени латышским был только текст - и то чисто внешне. А вот исполнение, по-моему, в большинстве случаев являлось блестящим подтверждением высокой вокальной культуры, и тут все лавры, конечно, упомянутым уже звездам Латвийской Национальной оперы. Они в своих профессиональных буднях, находясь в постоянном контакте с классической и первой латышской национальной оперой, а также с сольной песней, занимаясь в высших учебных заведениях, работая с дирижерами и режиссерами у себя и в других странах, гастролируя в оперных театрах Западной Европы и СССР, умели и шлягер исполнить со вкусом - просто, но глубоко, тепло, задушевно. Они умели создать ту близость между блестящим артистом и слушателем из глубинки народной, которая является обязательным условием высокого искусства.
Но мы будем несправедливы, если не упомянем также владельца издательства сочинений легкой музыки "Казанова", автора многих шлягеров Оскара Строка, а в особенности - композитора Августа Дайниса, который в "табели о рангах" стоит сразу за Альфредом Винтерсом. Самыми популярными у него были танго "Если глубоко в глаза мои заглянешь" и вальс "Весной", записанные в исполнении Мариеа Ветры.
Говоря о тривиальной музыке в Латвии тридцатых годов, никак не пройти мимо такого популярного, такого привязчивого шлягера из кинофильма "Сын рыбака" - "Лососиха глаз таращит, / И треска вовсю кричит" и так далее ... В фильме "Сын рыбака" его напели Талис Матисс и Рудольф Берзинып. Автор музыки - Янис Мединып, известный под псевдонимом Янис Бите.
Пристального внимания заслуживает такой уникальный исполнитель шлягеров, как Робертс Визбулис - возможно, самый первый латышский эстрадник эпохи грампластинок. Мне его "открыл" кинокритик и знаток архивов Гиртс Дзенитис. Оказывается, сохранилось несколько кадров, на которых виден Робертс Визбулис, выступающий в кабаре еще в двадцатые годы, а на одной из фотографий он запечатлен на Рижском взморье вместе с ... Райнисом.
В 1923 году Робертс Визбулис записывал на грампластинку "Последние приключения Устунтэвса в Риге", в сопровождении оркестра Теодора Вей напел несколько игривых песенок на пластинки "Bellacord". В конце пятидесятых годов Визбулис выступал на Латвийском телевидении, исполнял куплеты Адольфа Алунана. Он умер в возрасте 78 лет. Гиртс Дзенитис рассказывал, каким был день Визбулиса в молодости. Хорист Национальной оперы успевал многое. Вот график Роберта. С утра - петь в церкви, затем - репетировать в опере, после обеда - петь на кладбище, вечером - на спектакле в опере, потом - исполнять шлягеры в кабаке. Смех и слезы - такой размах и "шкала души"!
Не станем забывать о проживающем по сей день в Риге самодеятельном композиторе Эдуарде Розенштраухе. "Уж солнце за темные ели садится", "Старая мельница судьбы", а также "Платочек синенький". Последняя песня вошла в историю общественных чувств как песня латышских легионеров второй мировой войны - вошла трагическим, отчаянным криком загнанных фашистами в армию людей, мольбой о самой малости живого, нормального, не милитаризованного Гитлером, о человеческом - "Платочке синеньком" и "волосах из закатных лучей". Одно время, в послевоенный голод на песни, "Платочек синенький " пели вместе с довоенными шлягерами, красноармейскими и латышскими советскими песнями, созданными во время Великой Отечественной войны. Заживали раны, нанесенные войной, забывалась история "легионерского репертуара", и уже песни эти не говорили молодежи больше ни о чем, кроме "волос из закатных лучей". В чисто художественном смысле, само собой, легионерские песни не выдержали конкуренции с разнообразным творчеством латышских советских композиторов, а в особенности - Раймонда Паулса, и упоминаются здесь только ради исторической достоверности. В послевоенный период, в особенности в пятидесятые годы, предвестниками латышской советской эстрадной музыки стали такие признанные и высокопрофессиональные композиторы, как Элга Игенберга. Рингольд Оре, Гедертс Рамане, Эдмунд Голдштейн. Без них Раймонд Паулс ощущал бы себя куда более одиноким в той прекрасной пустыне, какую являла собой тогда латышская эстрада. По-моему, свою роль сыграла и музыкальная комедия Элины Залите и Арвида Жилинского "Страна голубых озер", которая была предтечей нашей легкой музыки в несколько ином - опереточном - плане ...?
Тут можно сделать заявку на новый персонаж из следующего раздела этой книги. С ним связан существенный этап в музыке пятидесятых годов. Речь идет об Эдгаре Звее, солисте Рижской оперетты, заслуженном артисте Латвийской ССР. Именно появление Эдгара Звеи в латышской песне Раймонд Паулс оценивает как событие в рождении нашей эстрады.
... а Талис Матисс, проведя меня по закоулкам памяти и той поре, когда Раймонд Паулс появился на свет, смотрит - просветленно и молодо. Вспоминая юность, люди молодеют - в них разом вспыхивают все потухшие и погашенные огни, к ним возвращаются друзья молодости - воскресают и собираются вместе со всех концов света.
- В тридцатые годы на Рижском радио работала красивая дикторша, - говорит Талис Матисс и чуть загадочно поглядывает на меня, - она переводила тогда многие шлягеры. И те, что пел я - "Хабанеру", "Розмарин)", "Розамунду" ...
- Да, она мне в шестидесятые годы об этом рассказывала. Еще дикторша перевела оперетту Кальмана "Фиалка Монмартра". - Меня не удивишь - я в курсе, и о Кальмане она сама мне говорила. Хорошенькую "радиодикторшу" звали Мирдзой Кемпе, в тридцатые годы все ее знали как даму сердца блестящего поэта Эрика Адамсона. Даму - с низким, бархатным голосом ...
Мы с Талисом Матиссом еще довольно долго болтаем о песнях, операх, певцах, а расставаясь, он приглашает меня на концерт своих воспитанников в вокальную студию вэфовского Дворца культуры ... На прощание подкидываю ему идею - написать воспоминания. Вначале он отмахивается, потом задумывается. Дон Хозе уходит, я слышу музыку - радостную, раздольную и грустную, банально щемящую. Музыку - как жизнь*.
* (Талис Матисс умер в августе 1985 года.)
Калейдоскоп легкой музыки тридцатых годов не заиграет всеми красками, если умолчать о джаз-бандах в Латвии. Ингрида Земзаре в приведенной в начале книги цитате с милой улыбкой отпускает в их адрес критическое замечание. Да, латышские джаз-банды играли главным образом танцевальную музыку. Исключение - оркестр, организованный Янисом Витолиньшем (1886-1955) и менеджером А. Тауринынем в 1932 году. Это был первый симфонический джазовый оркестр в Латвии, первый концерт которого состоялся 10 апреля 1932 года. Прежде всего - о его руководителе. Кто он - этот, Янис Витолиньш? Оказывается - композитор, фаготист и дирижер. В 1917 году закончил Московскую консерваторию, а в 1925 году завершил второе музыкальное образование в Латвийской консерватории по теории композиции у профессора Язепа Витола. Уже на следующий год после получения диплома отправляется за океан, в Соединенные Штаты Америки, и работает там в различных нью-йоркских кинокомпаниях и музыкальных издательствах. Занимается инструментовкой и аранжировкой музыки к американским игровым фильмам. Сочинил одну симфонию, "Индокитайскую рапсодию", две латышские рапсодии и два балета - "Илгу", поставленный в 1936 году, и "Турайдскую Розу", который не был поставлен. И вот - он возглавляет первый симфонический джазовый оркестр, сразу после выступления которого Янис Залитис публикует в "Яунакас Зиняс" рецензию: Нам не везет с обычными симфоническими оркестрами и симфоническими концертами. Даются концерты сравнительно редко, и редко пользуются вниманием широкой публики. Может, больше посчастливится только созданному современному симфоническому джаз-оркестру американского типа? Вполне вероятно, что богатейшая классическая, романтическая и современная музыка сегодня кажется чересчур серьезной, тяжеловесной, кажется ненужной. Возможно также, что прежний, массивный симфонический оркестр сегодня уже для многих - слишком громоздок, бесцветен и потому пора создавать новый, соответствующий нынешним требованиям оркестр, уделив больше места экзотическим инструментам и экзотическому модному репертуару? Как бы там ни было, но приходится констатировать, что культ джаза, царящий на танцах, постепенно проникает в салоны и даже концертные залы. Явление, возможно, преходящее, возможно, и нет. Но одна аналогия бесспорна: ритмами заокеанского джаза восторгаются нынче точно так же, как в свое время ритмами вальса ...
С Айно Балиней и Эдгаром Звеей
Янис Залитис, отметив, что дирижер Я. Витолиньш и менеджер А. Тауриньш "пропитались американским музыкальным духом и вкусом", продолжает: В качестве первого концертмейстера выступал А. Норитис, который тоже несколько лет пребывал в экзотических странах. Одним словом, ядро симфонического джазового оркестра достаточно "квалифицированное". [...] В составе широко представлены ударные инструменты: вибрафон, колокола, храмовый блок и др. Как сообщил конферансье концерта Екаб Витолиньш, в дальнейшем состав пополнится еще несколькими подобными инструментами. Выглядит такой оркестр ярче, декоративней, и ярче, декоративней также его звучание. [...]
Программа вчерашнего дебютного концерта была обширной. [...] Слушать пришлось множество любовных песен и экзотических танцев. [...] Наиболее крупными, музыкально содержательными произведениями этого вечера следует считать "Голубую рапсодию" виднейшего американского композитора Дж. Гершвина и "Латвийскую рапсодию" Яниса Витолиньша. Оба эти произведения показали, какие своеобразные возможности предоставляет симфонический джазовый оркестр. И Янис Залитис критически, но с одобрением проанализировав Гершвина, Витолиньша и то, как составлена программа, заканчивает рецензию так: То и дело не к месту вспыхивающий свет отнюдь не содействовал экспрессии игры, скорее мешал.
Глубокая, умная и провидческая рецензия. Демократичная, терпимая, уважительная по отношению к музыкальным жанрам и их задачам. Тем не менее, насколько я знаю, оркестр Яниса Витолиньша просуществовал недолго - очевидно, все же на хлеб было не заработать. Широкая публика пока не понимала симфонического джаза, а знатоки утонченной и серьезной музыки в целом относились к джазу отрицательно.
И еще один из музыкантов тридцатых годов. Зажигательный пианист Джек Михалицкий* ... И еще - оркестр. Руководитель Корнелиус. Играет на Рижском радио легкую и танцевальную музыку, популяризирует лучшие шлягеры.
* (Ему предрекали большое будущее как музыканту и композитору. В первые дни войны его казнили гитлеровцы. Перед казнью ему ((трубили кисти рук и провели истекающего кровью но улицам Риги.)
... На календаре 1939 год, Ояру-Раймонду пошел уже четвертый год, и у него, наконец, появилась давно обещанная сестричка. Ее назвали Эдите. Откровенно говоря, Оярчику от этой пискли толку мало - не играет с тобой, не бегает, не кушает "коровок" со стишками и сельтерской воды не пьет. Разве что - рожицы строит. Вот тут - обхохочешься.
Ояру нравится на улице Нордекю. Отсюда совсем недалеко до дедушки и бабушки с улицы Тара; временами отец берет его с собой на Ратсупе, где стоит их парусная лодка; иногда они отправляются на праздники авиации в Спилве - на аэродроме звучит музыка, тети, дяди и дети лижут мороженое и пьют фруктовую воду, а в небе майскими жуками носятся самолеты, у самых маленьких из них мотоциклетные моторы, говорит отец, ну да, тарахтят прямо, как мотоциклы на улице Даугавгривас, вонь и дым сизый ... Ояра беспокойным ребенком не назовешь. Ему, и не выходя на улицу, нравится высматривать сквозь забор, что творится снаружи. Вот женщина с ведром и подойником идет на пастбище доить корову. Вот едет извозчик, и колеса так и вязнут в песке. Вот бегут взрослые мальчишки, один из них - соседский Зигис, сын Скуини, - мать говорит, он уже большой, почти что дядя, но еще не дядя ...
Летом Ояр занят садом - здесь можно прямо с куста есть ягоды, удивляться багровеющим со стыда помидорам и гладить "против шерсти" низко стелющиеся огуречные листья, под которыми залегли бездельники - огурцы. Еще - жутко интересная тыква растет на куче перегноя под забором. Подойдешь утром, и кажется - опять спешат куда-то ее стебли. Бегут, гонятся за кем-то. А круглую желтую гирю к ним специально привязали, чтобы не мчались вовсю. Не будь ее, стебли бы сорвались с места, юркнули в калитку сада и помчались но улице Нордекю. Сиганули бы через несколько заборов, крыш и труб, обогнули чайную и газетный киоск Скуини, впрыгнули в трамвай и, даже не присев, покатили бы в центр ... Да нет, что там стоять и ехать со скоростью черепахи, они выпрыгнут, обгонят вагон, запетляют по рельсам "трамбуля" в Ригу, и, когда тот, отдуваясь, язык высунув, доползет до центра, стебли уже будут поджидать!,его, обвившись вокруг столба остановки ... А потом стебли поскачут рысью, галопом, станут беситься, захлестнут петлями фонарные столбы, большие часы "Лайма", памятник Свободы, свяжут друг с другом людей - им уже будет не высвободиться из зеленого плена, не разорвать зеленых оков до тех пор, пока на спине другого тыквенного стебля, как на зеленом коне, не прискачет в центр Риги, на бульвар Аспазии, мальчик из Ильгюциемса. Он взмахнет саблей и прикажет стеблям освободить полоненных ... Но люди не захотят освобождаться друг от друга. Захотят быть вместе. Поплывет зеленая музыка.
Мальчик замечтался. Он сидит на корточках возле своей тыквы и не чувствует, что "за ним стоит отец". А тот поступит, как отец Паганини. Он уже не раз перечитал поучительный роман о жизни великого скрипача. Особенно потрясающим и пророческим кажется Волдемару Паулсу то место в книге, где мать маленького Никколо - Тереза - рассказывает своему мужу о внезапно представшем ей видении:
... и еще госпожа Тереза, всегда с молитвенно сложенными руками, рассказывала: - Ты послушай только, Антонио! Я, как обычно, молилась святому Себастьяну, как обычно, Антонио. Я рухнула перед ним на колени и просила помощи, какой мы достойны. И вдруг мне почудилось, что святой Себастьян вытаскивает из груди золотую стрелу. А за ней много-много стрел, вонзившихся в его тело. Святой Себастьян улыбался, Антонио. Он взял цветы, которые я ему принесла, украсила его, чтобы был красивым, когда настанет срок. И вот увидела - он сжалился, принял цветы, прижимает их к своей израненной груди, и я сказала ему: "Сжалься и ты надо мной!" Святой стоял на высокой- высокой башне. Вокруг все было светло и чисто, а за ним - вроде черная стена башни. И я снова попросила: "Сжалься надо мной!" - и увидела, что из темноты выходит Никколо. Увидела, как святой возложил руку ему на голову. И видела - святой улыбается. А у Никколо в руках была скрипка. Это была темная, почти черная скрипка, и струны ее сверкали так, что я чуть не ослепла. И потому, что святой все еще улыбался, а в руках у Никколо была скрипка, - потому я и попросила святого Себастьяна, чтобы дозволил мальчику стать великим скрипачом, и святой Себастьян улыбнулся, кивнул головой, а потом повернулся и ступил в черную башню, такую огромную и черную, что я уже ничего не видела и перепугалась, когда ты вошел. Я все это видела, Антонио, все это видела. Святой принял мои цветы, я видела, Антонио, я видела все ...
Антонио несмело покосился на вырезанного из дерева святого. Он не обращал ни малейшего внимания на Никколо, все еще стоявшего со скрипкой в руках. Помолчав, спросил: Тереза., ты видела, что он стоял па высокой башне?
Волдемар не знает, как там было на самом деле с Терезой и "святым Себастьяном", но скрипку Оярчику он купил. И вот уже все они втроем - Паулс-отец, Паулс-сын и Паулс-мечта в виде крошечной скрипки, - отправляются на Елизаветинскую улицу, где, как уже говорилось, находится Рижский музыкальный институт с детским садом при нем. Между прочим, исторически достоверно: в 1901 году основатель института Э. Зигертс продал его Язепу Мединьщу, а тот в 1905 году - господину Пейну ... И вот, в 1939 году, Паулс с маленькой скрипкой заходит в институт ... Хозяйка дома Алма-Матильда строго наказала мужу: "Только в бумагах мальчика зарегистрируй вторым именем - Раймондом! В деревне теперь всех быков Оярами кличут ..."
Навстречу обоим Паулсам вышла учительница музыки госпожа Пейн, любезно выслушала просьбу и очень вежливо и конкретно огорчила продолжателя методов Антонио и юного претендента на славу Никколо Паганини: "У мальчика еще слишком коротенькие пальчики, музыкальную подготовку начнем с рояля".
Госпожа Пейн не произнесла вслух того, что ему, Раймонду, позже не раз заявят в глаза - у него не изящные пальцы пианиста, и это еще мягко сказано. Ему еще скажут, что у него короткие пальцы, пальцы не для рояля, попросту - непианистичные ... При поступлении в музыкальный детский сад его это, возможно, не взволновало бы, а обрадовало - не придется мучиться за роялем. Но позднее такая оценка музыкальных данных станет причинять ему боль. И одновременно умножит упрямство, настойчивость, желание выдвинуться, доказать. Выявит, мобилизует присущую Раймонду Паулсу черту - на обиды отвечать единственным аргументом: работой. Правда, был случай, когда Раймонд написал сатирический опус, и послал его в "Литература ун Максла". Редактор Эвалд Вилкс был приятно поражен стилем и остроумием композитора, но сочинение его не опубликовал - к чему разжигать лишние страсти ...
А тогда, в 1939 году, Ояр получил первый официальный документ, который свидетельствовал, что он, Раймонд Волдемарович Паулс, - теперь воспитанник детского сада Рижского музыкального института. Документ этот с фотокарточкой в левом углу по сей день хранится в семейном архиве. Еще долгих девятнадцать лет до того момента, когда ректор Латвийской Государственной консерватории имени Язепа Витола вручит на редкость талантливому и на редкость легкомысленному выпускнику диплом.
... Так вот, в возрасте неполных четырех лет, маленький ильгюциемский Ояр Паулс вышел за калитку дома номер восемь по улице Нордекю. Начал свой путь в музыку. Соседи вспоминают, как Паулс-отец волок своего сына к трамваю, доезжавшему до Елизаветинской улицы. А через несколько часов оба возвращались. Соседи судачили, что Паулс мучает ребенка. Пусть судачат - вряд ли они читали роман о Паганини, а уж о высокой башне точно не слыхали ... Позже маленький Паулс заиграл, и тут своих детей принялись натаскивать в музыке вчерашние противники "всех этих издевательств". Волдемар Паулс сегодня об этом говорит так: "Те дети-то выдержали, а вот родители терпение потеряли, надоело им. Детей учить - тяжелый труд".
На потом, кровью заработанные 600 лат, деньги отнюдь не малые, Волдемар купил своему Оярчику старый рояль. Теперь из дома номер восемь по улице Нордекю изо дня в день выпархивали звуки. Маленький музыкант им завидовал - звуки, едва родившись под его пальцами, уже были на свободе, бегали и озоровали вместе с тыквенными стеблями. И разве не были они сами похожи на зеленые, вьющиеся, сплетающиеся стебли? Только, ох, до чего надоело сидеть и раз за разом повторять упражнения! Если бы еще мелодии играть. Не разрешают. Еще раз - с самого начала.
Так что Ояр сидит за роялем, отец "стоит за ним": тащит в институт - ведет обратно; даст тумака, дернет, встряхнет, погладит, подбодрит; госпожа Пейн покажет, побранит, успокоит и снова все сначала, пожалуйста, так - хорошо, хорошо, в следующий раз будет еще лучше, так, так, смотри-ка - молодец маленький Оярчик-Раймондик Паулсик ... Зимой падает снег, весной распускаются листья, Паулсик - молодец, знай, играет; ага, эта крикунья, наконец-то, выбралась из колыбели, говорит что-то, рвет на куски что-то, тянется побренчать на рояле брата ... Уже лето 1940 года, и все почти так, как было, но ... Даже малыш четырех с половиной лет ощущает - что-то иначе. Взрослые говорят, что времена другие. Газеты пишут - теперь у всех будут работа и хлеб. Одни этому верят, другие нет, третьи брюзжат - поживем, увидим. Вчера Ояр с отцом видели на углу улицы два сцепленных грузовика с откинутыми бортами - получилось что-то вроде сцены. Вокруг толпились люди и смотрели. Отец поднял сына к себе на плечи, и он увидел - в бешеном темпе выплясывают военные. В руках у них были сабли, а на пилотках - красные звездочки. Какой-то, стоящий рядом с отцом дядька, пробасил, что это танец с саблями, его красноармейцы танцуют. Другой буркнул - мол, каждый дурак видит, что не с деревянными ложками ... В конце танца красноармейцы скрестили сабли так, что возникло чье-то имя. Из клинков получилось слово "Сталин". Это снова пробасил всезнайка ... А ворчун глянул на умника взглядом, в котором ясно читалось - за дураков всех считаешь, что ли? . . Сами видим, что не Ленин ...
Дома взрослые говорят, что Васис, иными словами - дядя Василий, которому нет и двадцати, вступает в комсомол. Оярчик не знает, что это значит, но, наверное, что-нибудь важное.
Идут дни, педели, месяцы. На улицах наряду с уже известными шлягерами звучат новые - красноармейские песни, московское радио передает концерты для Латвии и Литвы. В эфире - музыка композиторов СССР, русских и западноевропейских классиков, а 7 августа 1940 года концерт завершается латышской народной песней "За реченькой я росла" в исполнении хора Теодора Рейтера. Авторитетный музыкальный критик Янис Залитис публикует в "Яунакас Зиняс" несколько статей из своей серии "Музыкальная культура в Советском Союзе".
Залитис пишет также о концерте симфонического оркестра Президиума конвента Латвийского университета, на котором под руководством Леонида Вигнера и Бруно Скулте исполнена Симфоническая поэма оп. 13 Глазунова (на темы русских народных песен), а также сюита из оперы Римского-Корсакова "Сказка о царе Салтане", "Моя родина" Альфреда Калниньша, "Танцы суйтов" Яниса Калниньша и другие произведения. Газеты сообщают - в Национальной опере состоялся концерт художественной самодеятельности Красной Армии. В Дзинтари в честь принятия Латвии в состав Советского Союза дан сводный концерт - дирижировал профессор Янис Мединын, солист Марис Ветра исполнил арии из "Пиковой дамы" Чайковского и новой оперы Луции Гаруты "Серебряная птица", а также "Испанские романсы" Э. Дарзиня и латышские народные песни. Артур Приедниекс-Кавара 30 сентября 1940 года организовал концерт "Народный поэт Райнис в музыке" (посвященный Райнису, которому только что было присвоено это звание). В 1940 году авторский концерт дал также молодой композитор Янис Кепитис. А 5 января 1941 года в газете "Советская Латвия" Янис Залитис, рецензируя музыкальную сказку "Золотой конь" музконсультанта Художественного театра Маргерса Зариня, отмечал: Дебют молодого музыкального консультанта был успешным. От него в дальнейшем можно ожидать значительных достижений и в области сценической музыки, и в оперном жанре. Газеты опять оповещают о новых выступлениях Артура Приедниекса-Кавары, Мариса Ветры, Адольфа Кактиня. Профессор Паул Сакс "в своем воскресном концерте" в январе 1941 года пел латышские народные песни, а в концерте, посвященном памяти Ленина, участвовал хор Теодора Рейтера под руководством самого маэстро и симфонический оркестр театра Оперы и балета, которым также дирижировал Рейтер. Помимо хора и оркестра выступали скрипачка Сара Рашина, пианист С. Тагер. актер Эдгар Зиле и певцы Артур Приедникс-Кавара, Эрна Травиня и Эдуард Микельсон. А в феврале того же года выдающиеся, яркие оперные певцы Милда Брехмане-Штенгеле и Герта Лусе вместе с автором многих песен и аккомпаниатором Луцией Гарутой давали общую программу под названием "Зимняя лирика в латышских песнях". В мае в Риге гастролировал молодой, но уже знаменитый скрипач Давид Ойстрах. Концерт состоялся в только что основанной Государственной филармонии Латвийской ССР. Оркестром дирижировал Леонид Вигнер. Янис Залитис, рецензируя выступление Давида Ойстраха, пишет: И именно теперь, когда театр Оперы и балета прервал спектакли и энергично готовится к декаде искусства Советской Латвии в Москве, новая филармония остается единственной толковательницей обширнейших и серьезных музыкальных произведений.
Но никакой декаде латышского искусства в Москве состояться не суждено. Начинаются трагедии, одна влечет за собой другую, они превращаются в лавину, разбивают семьи и сталкивают людей. Прерывается формирование социалистической латышской нации - от чудовищного напряжения, царящего в Европе, раскалывается небо и над Латвией. Гитлеровская армия вторгается в Советский Союз. Отчаянно сражаются рабочие Лиепаи. Город древних куршей, на гербе которого изображены липа и лев, напоминает Гитлеру - этот берег не превратить в наследные нацистские земли.
... А через тридцать лет Раймонд Паулс напишет торжественную, гулкую от стонов моря песню в честь Лиепаи - "города на бреге штормов и янтаря", в честь ее героев. Она зазвучит на Празднике песни Советской Латвии в 1970 году. Впервые на Празднике песни - Раймонд Паулс, и впервые в истории нашей культуры на таком серьезном, всенародном певческом собрании сочинитель легкой музыки вызвал столько светлого ликования. В творчестве Раймонда Паулса расцвела еще одна ветвь - хоровая музыка, и тут стоит задуматься не только скептикам. Есть смысл - и музыковедам. Ведь: разве хоровая песня Паулса - "чистая эстрада"? Конечно, нет. А является ли она традиционной, "истинно" хоровой песней, известной по обработкам Яниса Цимзе, по первым латышским оригинальным песням от Карла Баумана до Эмиля Мелнгайлиса, Эмиля Дарзиня, Язепа Витола и далее - до наших дней? Тоже нет. Что же она такое? Что?
Тогда, на Празднике песни 1970 года, какой-то чиновник перечеркнул название "Лиепае" и вписал - "Моему городу". Почему? Этого и по сей день никто не знает. Не помогли ни популярность Паулса, ни героическое прошлое Лиепаи. Чиновник думал - береженого бог бережет, перечеркнул и - полный тебе покой.
... Нет никакого покоя, мы все еще в полыхающем, истерзанном, кровавом лете 1941 года - в зените драматизма жизни нашего маленького народа.
Легкую музыку, шлягеры тридцатых и русские песни 1940/41 годов вытеснил немецкий репертуар военного времени. В виде протеста против насилия в оккупированной Риге изредка исполняются сочинения латышских композиторов. Позднее, начиная с 1943 года, Рижское радио передает даже народные песни, произведения Эмиля Дарзиня и других композиторов. Это - для легионеров. Срочно потребовались их души и жизни. Они - сила. И Гитлер намерен ее использовать, победить, а затем "убрать" мавров, сделавших свое дело, ликвидировать целый народ, вычеркнуть из памяти истории само слово - Латвия.
Часть латышей уходит на святую для всего человечества войну против фашизма. Одни - в партизаны и в подполье, другие с боями отступают вместе с Красной Армией. Среди них и рижский комсомолец Василий Паулс - дядя Раймонда, которого дома зовут Васисом ... Остальным по всей Латвии приходят мобилизационные повестки от нацистской администрации. "Цумтинг ..." Ситуацию эту легко описать, а вот разъяснить, разобраться, избежать однозначного ответа - трудней ... Исследование судеб народных через литературу и искусство налагает на нас огромную ответственность. Кровь стынет в жилах при мысли, какова эта ответственность - не забыть героев, не оставить безнаказанными убийц, не оскорбить оскорбленных, не унизить униженных.
И снова - песни, шлягеры, куплеты, романсы становятся спутниками и свидетелями всех драматических поворотов истории небольшого латышского народа ... Часть этого репертуара вместе с разгромленными, вывезенными и бежавшими легионерами живет и поныне, и время от времени звучит в эмиграции. На земляческих сходках и в домах ... До тех пор, пока в 1981 году не приезтжают Паулс с Скрастиньшем и не делают переливания крови ... Живая песня Латвии взволновала ютящиеся на чужбине души. Я встречь ветру петь ходила. / И победила. / И расцвела.
... а пока что вторая мировая война крушит людей и творения рук их. Уже на четвертый день войны в Риге во время налета сгорело самое красивое здание города - дом Черноголовых, в изумительном концертном зале которого обычно выступали всемирно известные музыканты. В третий раз за свою бытность сгорела деревянная башня церкви св. Петра (среди гасивших предыдущий пожар, говорят, был сам царь Петр I).
Волдемар Паулс видит, как во время бомбежки сгорает "текстилка" - фабрика, на которой он работал. В армию, к счастью, его не забирают - у него "броня" рабочего ...
Но жить в Риге становится опасно. Волдемар Паулс как глава семьи решает - он останется в городе, а жена с детьми переберутся в Видрижи. Так и сделали - Алма-Матильда с Оярчиком-Раймон - дом и двухлетней Эдите в первые же месяцы Войны переехали туда. Только вернувшись в Ригу, Оярчик доберется до рояля. На селе рояля нет. Отец нервничает - музыкальное образование сына прервано. Приходится то и дело ломать шапку перед соседями побогаче. Кто разрешает играть, а кто - и нет. "Чего тикали из Риги? Не надо было тикать ..." В 1943 году мальчик поступает в Рижскую городскую 7-ю начальную школу. Нерегулярно берет частные уроки у профессора Валерия Зостса, доцента Эммы Эглите, педагога Юты Даугуле ... В самом конце войны, когда бои идут лишь в Курземе, у города с липой и львом на гербе, "на бреге штормов и янтаря", на долю семьи Паулсов выпадает тяжкое испытание. Все заканчивается благополучно, но еще долго в мирное время такие случаи лишали детей глаз, рук, ног, жизни ...
Видрижские мальчишки насобирали патронов и ракет - взрывающуюся смерть. В земле этого добра полно. Мальчишкам интересно - что же будет? Они бросят на деревенской кухне все эти штучки в горящую плиту ... Взрыв был ослепительным и горячим. Слепота нахлынула точно так же - ослепительно и горячо. Неподалеку - воинская часть Красной Армии. Врачи делают все, что положено, и вот - ожог уже не опасен для кожи и зрения мальчика. Мать благодарно стискивает руки. Отец глубоко вздыхает и вдруг чувствует, что ветер уже не доносит запаха гари. Настал мир. Необычный на такой истерзанной земле, как Латвия.
Маленький Ояр вновь обретает зрение. Ему 8 лет. 1944 год. В середине октября в Ригу входит Латышская стрелковая дивизия. Оружьем на солнце сверкая ... Василия Паулса в ее рядах нет. Есть только похоронка - "погиб смертью героя". Еще - несколько строк в газете. Позднее в журнале "Лиесма" опубликуют снимок, на котором среди остальных рижских комсомольцев - Васис. Тут же - Зента Озола. Все они еще живы ... Судьба почти каждой латышской семьи является страницей книги драматической истории Латвии. Сотни тысяч жизней и поруганных судеб - вот счет, предъявляемый маленьким латышским народом войне. В списке причиненных Латвии разрушений такие цифры: взорвано и повреждено 12 электростанций, в том числе Кегумская, разрушено 140 тысяч зданий - 682 школы, 72 больницы, 189 церквей, 17 молельных домов, 63 синагоги и так далее. Не будем уж говорить о сожженных книгах. Упомянем, что в Германию были увезены 26 органов и 450 роялей. Да - и роялей.
А старому стеклодуву, что ловчей остальных выдувал узкогорлые графины и любил играть на скрипке, было тогда всего шестьдесят лет. Он потерял сына, пережил три революции и две мировых войны. Шесть раз за его жизнь менялись флаги на рижских башнях и домах ... Обгорели ильгюциемские деревья, кора их была ободрана - бойцы привязывали коней к стволам живых дубов. Все это так, но корни были целы. И три уцелевших поколения Паулсов стояли посреди двадцатого столетия и смотрели встречь ветру. Три музыканта. Старший - со скрипкой, средний - за барабаном, младший - за роялем.
|
ПОИСК:
|
При использовании материалов сайта активная ссылка обязательна:
http://kompozitor.su/ 'Музыкальная библиотека'