"Ни доблесть, ни сила - ничто не спасет"

Илл. к главе 'Ни доблесть, ни сила - ничто не спасет'

Ой честь ли то молодцу лен прясти?
Гусляру-певуну во приказе сидеть?
Во приказе сидеть, потолок коптить?

Будто про Мусоргского сложил эту песню Алексей Толстой. Не случайно, сочиняя в 1877 году романсы на стихи поэта, Мусоргский среди других выбрал также и эти - получилась песня автобиографического звучания.

Жизнь композитора становилась все безотрадней. Душевное одиночество, материальная необеспеченность, чиновничья лямка...

Досаждали и нападки петербургской прессы, которые не прекращались со времени постановки "Бориса Годунова". Критики встречали в штыки каждую его новую вещь.

Особенно яростно нападал на композитора Ларош. Он дошел до того, что назвал "Бориса Годунова" "пахучим веществом", с которым бедным исполнителям "судьба велела возиться". Романсы цикла "Без солнца" этот яростный противник Мусоргского оценил, как "музыку Бедлама, музыку одиннадцатой версты" ("Бедлам" - клиника для душевнобольных в Лондоне; это слово стало нарицательным для определения хаоса, безумия. На 11-й версте от Петербурга помещалась клиника для душевнобольных.), от которой "несет ароматом петербургского лета, ароматом Сенной и Екатерининского канала".

Сам того не желая, Ларош, обрушивший на Мусоргского поток брани, сказал правду. Да, рожденная Петербургом и в Петербурге, муза Мусоргского была хорошо знакома с трущобами и нищетой Северной Пальмиры. Да, Мусоргский был певцом бедного люда, певцом "униженных и оскорбленных".

Репортеры бульварных газет с восторгом подхватили выражение Лароша по поводу "Бориса Годунова" и иначе уже о произведениях Мусоргского не отзывались. Композитор относился к этой травле с презрением, хотя она не могла не причинять ему боли. Однако не это было самым страшным. Больше удручало то, что былые соратники отвернулись от него, с горечью заключив, что "Мусоргский опустился". Особенно негодовали они по поводу "засиживанья" Модеста Петровича в трактире.

В 70-х годах прошлого века широкой популярностью в кругах демократической петербургской интеллигенции пользовался ресторан-трактир "Малый Ярославец", находившийся на Большой Морской, недалеко от арки Главного штаба (ныне улица Герцена, дом 8).

По свидетельству современников, "Малый Ярославец" был местом товарищеских встреч петербургской радикальной интеллигенции. Так, например, - об этом можно прочитать в старых газетах, - здесь регулярно встречались медики, которым трактир заменял клуб. Как писали "Санкт-петербургские ведомости", трактир представлял собою "нечто вроде заграничных медицинских кафе". "Малый Ярославец" служил клубом и для многих художников, литераторов, артистов, которые не имели материальной возможности бывать в дорогих ресторанах или устраивать приемы дома.

Литератор Д. И. Стахеев, часто завтракавший в "Малом Ярославце", вспоминал, что постоянно встречал там Мусоргского в обществе Сергея Васильевича Максимова. Это был известный этнограф-беллетрист, автор сочинений о народном быте, о старообрядцах, а также запрещенной цензурой книги "Тюрьма и ссылка" из жизни сибирских заключенных. Человек исключительно интересный, Максимов много ездил по стране, много видел, и Модест Петрович часами слушал его рассказы о "каликах перехожих", о "бродячей Руси", о быте крестьян.

Одним из завсегдатаев "Малого Ярославца" был популярный актер и автор сцен из народного быта И. Ф. Горбунов. Сын дворового человека московской помещицы, Горбунов учился и воспитывался в Москве и даже окончил гимназию. Этот талантливый человек привлек внимание Тургенева и Писемского, которые уговорили его переехать в Петербург. Значительную поддержку оказал Горбунову В. Ф. Одоевский. Вскоре Горбунов, бесподобный рассказчик, стал всюду желанным гостем. Его наперебой приглашали на домашние вечера. Горбунов был также глубоким знатоком русской песни. Это и привлекло к нему Мусоргского. Они подружились. Модест Петрович высоко ценил знания Горбунова, его живой юмор, образную речь. Горбунов сообщил композитору музыкальную тему, которая использована в "Хованщине" - в песне Марфы "Исходила младешенька".

Легко понять, почему Мусоргского тянуло к людям такого склада, как Максимов и Горбунов. Они знали жизнь народа, его страдания, его историю, и встречи с ними были Мусоргскому интересны. Новые знакомые в свою очередь высоко ценили Мусоргского, им была близка его музыка. К сожалению, встречи с ними обычно сопровождались выпивкой.

Голенищев-Кутузов вспоминал, что когда Мусоргский пошел в искусство своим путем "и даже внешним образом совершенно отдалился - тогда огорчение (товарищей по "Могучей кучке". - А. О.) перешло в гнев, на Мусоргского махнули рукой и признали его "погибшим"". Даже Стасов, самый близкий, и тот постоянно твердил о падении Модеста Петровича.

Композитор болезненно переживал эту перемену в отношении к нему бывших друзей. Его глубоко ранили обидная жалость, а подчас и высокомерие, которые проскальзывали в их обращении с ним. Но он страдал молча, и лишь однажды вырвалось у него признание, как горько ему то снисходительное презрение, которое проявлялось в поведении товарищей и даже Стасова.

...Это было в январе 1876 года. Владимир Васильевич устроил музыкальный вечер, на котором Мусоргский играл и пел, по словам Стасова, "божественно". Прослушав в исполнении Модеста Петровича отрывки из "Хованщины", Стасов прислал ему письмо. Оно не сохранилось, но о содержании его дает представление ответ Мусоргского. Модест Петрович благодарил Стасова "за чудесное письмо. Это редкий час в моей жизни, - писал он. - Не обинуясь и с полной искренностью говорю: благодарен за то великое слово, что в речи людей больших и лучших меня звучит, - уважаем! Вы, быть может, сами знаете не совсем про оживление мое от этого слова..."

Страшно читать эти строки, написанные гениальным человеком! Они показывают всю глубину его одиночества. Создатель "Хованщины" униженно благодарил за сорвавшееся у Стасова уважительное слово...

Отчуждение к Мусоргскому росло. Дело дошло до того, что Стасов в письме брату обронил такую жестокую фразу: "...он больше не хочет и не может работать по-прежнему. На что же он мне?!" Правда, бывало, что темпераментный и увлекающийся Владимир Васильевич выражал бурные восторги "Мусорянину", но это не меняло общей атмосферы недоверия и непонимания, возникшей вокруг Мусоргского. А он, несмотря на все невзгоды, продолжал вдохновенно работать. Упорно и неотступно беспокоила его "одна дума - выйти победителем и сказать людям новое слово дружбы и любви" - так писал тогда композитор Стасову.

С 1875 года Мусоргский стал выступать как аккомпаниатор - главным образом в бесплатных, благотворительных концертах. Он видел свой долг в содействии широкому распространению лучших образцов современной и классической музыки. Вскоре Модест Петрович приобрел репутацию лучшего аккомпаниатора в Петербурге, и ни один концерт, где выступали певцы, не проходил без его участия. Редкая афиша второй половины 1870-х годов, извещавшая о концерте, не включала выделенного жирным шрифтом анонса: "Аккомпанировать будет г. Мусоргский".

Он выступал во всех концертных залах Петербурга, но особенно часто в клубе художников на Троицкой улице (теперь улица Рубинштейна, дом 13), где постоянно проходили благотворительные вечера "в пользу недостаточных студентов" различных учебных заведений.

Вот что писала одна из газет о Мусоргском-аккомпаниаторе: "В Петербурге, по нашему мнению, он может считаться лучшим аккомпаниатором и соперников не имеет. У него настолько сильно развито чувство меры, что он никогда не заглушает певца, всегда точно соразмеряет степень своей силы с голосом, где нужно стушевывается совершенно и в других местах является певцам поддержкой..."

"Певцы и певицы его очень любили и дорожили его аккомпанементом, - вспоминает Римский-Корсаков. - Он прекрасно следил за голосом, аккомпанируя с листа, без репетиции".

В период великопостных сезонов от предложений аккомпанировать не было отбоя. Во время поста спектакли не ставились, и начиналась пора концертов. Они проходили ежедневно и в разных местах. Кроме известных залов Модест Петрович выступал в Обществе дешевых квартир (2-я Рота, теперь 2-я Красноармейская, дом 8), в женской Александровской гимназии на Гороховой, в доме 20 (теперь улица Дзержинского), в Обществе поощрения художников на Большой Морской (улица Герцена, 38).

С 1874 года Бесплатную музыкальную школу возглавил Римский-Корсаков. Ее концерты обычно устраивались в зале Кононова, в доме 61 по набережной Мойки, или в зале Городской думы, в доме 33 на Невском проспекте. Редкая программа обходилась без новых произведений композиторов "Могучей кучки".

Настоящим триумфом Мусоргского стал концерт 23 марта 1876 года в зале Городской думы. Артист русской оперы В. И. Васильев исполнил с оркестром рассказ Пимена из четвертого действия оперы "Борис Годунов", а во втором отделении А. Н. Молас спела "Сиротку". Аккомпанировал ей Модест Петрович.

Племянник мужа Александры Николаевны А. П. Молас вспоминал: "Мусоргский спокойно сел к роялю. После нескольких вступительных нот раздался слабый стон: "Барин мой миленький, барин мой добренький" и т. д. до слов "С холоду стынет кровь, с голоду смерть страшна", когда весь зал как бы вымер, только слышались слезы в голосе бедной сиротиночки. Эта тишина еще продолжалась несколько мгновений после окончания романса... И вдруг оглушительные, несмолкаемые аплодисменты и единодушно повторяемый крик "бис, бис" всего зала. Мусоргский хочет аккомпанировать по программе следующий номер (Кроме "Сиротки" А. Н. Молас исполняла "На холмах Грузии" Римского-Корсакова, "Приди ко мне" Балакирева и романс Марии из оперы "Вильям Ратклиф" Кюи. Аккомпанировал Мусоргский.), но требуют "Сиротку", стучат ногами, аплодируют. Александра Николаевна, вся сияющая улыбкой, раскланивается. Мусоргский вскакивает со стула, целует ей руки и сам аплодирует. Пришлось повторить "Сиротку" еще раз".

Д. М. Леонова в конце 1860 — начале 1870-х годов. С фотографии

В рецензии Кюи тоже отмечался огромный успех песни Мусоргского, причем критик не преминул отметить, что "только в исполнении г-жи Молас публика поняла, какая сила таланта и глубины чувств заключается в этом романсе".

Несмотря на огромный успех этого концерта, реакционная пресса отнеслась к нему отрицательно и всячески поносила его программу.

Во время концертных сезонов Мусоргский чуть ли не каждый вечер сидел у рояля. Постоянно аккомпанировал Модест Петрович артистам русской оперы Ю. Ф. Платоновой, Ф. И. Стравинскому и другим. Особенно много выступал он с Д. М. Леоновой. Оставив в 1874 году сцену, певица посвятила себя концертной деятельности. Она совершила кругосветное путешествие, пропагандируя русскую музыку.

А. Н. Молас, почти не выступавшая публично, соглашалась петь в открытых концертах только с Мусоргским. Одно из их совместных выступлений состоялось в 1879 году в зале Капеллы (набережная Мойки, дом 20). Программу концерта составил сам Мусоргский, включив в нее произведения Даргомыжского, своих товарищей по "Могучей кучке" и ряд собственных сочинений.

В том же сезоне, 5 апреля, был еще один интересный концерт. Он состоялся в Александровской гимназии. В этом концерте произошла единственная известная нам встреча двух великих современников - Достоевского и Мусоргского. В музыкальном отделении исполнялись романсы Модеста Петровича: Б. Б. Корсов спел "Забытого", а Ф. И. Стравинский - "Царя Саула". Аккомпанировал певцам автор. А в литературном отделении Ф. М. Достоевский читал отрывок из своего последнего романа "Братья Карамазовы".

Значительным событием в жизни Мусоргского стал пятидесятилетний юбилей сценической деятельности О. А. Петрова в апреле 1876 года. Собственно, эту дату следовало отметить раньше, но из-за болезни юбиляра торжество перенесли. Инициатором праздника явилась Шестакова, а Мусоргский был ее главным помощником.

21 апреля в Мариинском театре состоялось чествование артиста. Петров выступал в партии Сусанина - он был бессменным исполнителем этой роли. В конце спектакля началось чествование ветерана русской оперы. Мусоргский находился в ложе Шестаковой. Он ликовал по поводу торжества своего любимца, "славного сподвижника Глинки, дорогого дедушки". А 24 апреля Модест Петрович присутствовал на чествовании О. А. Петрова в Консерватории, помещавшейся в доме 1-3 на Театральной улице (ныне улица Зодчего Росси).

Во второй половине 1870-х годов, когда члены "Могучей кучки" все более отдалялись друг от друга, круг знакомств Мусоргского расширился. В последние годы жизни Модест Петрович общался с множеством лиц, главным образом в среде радикальной интеллигенции. И всюду он был любимым и желанным гостем, всюду его считали своим.

Некоторые новые знакомства завязались благодаря "Малому Ярославцу". Но и помимо этого прославленного "клуба", Мусоргский бывал во многих домах, в том числе в доме Валуевых. Удалось установить точный адрес Валуевых - Четвертая линия, дом 11, квартира 1. Живописец Н. А. Бруни оставил подробное описание этого давно не существующего дома.

Одноэтажный деревянный серый особняк с мезонином и зелеными ставнями выходил окнами на улицу, подъезд был со двора, окруженного высоким забором с тесовыми воротами и калиткой. В глубине двора находился сад. В то время все дома на Четвертой линии выходили на улицу, а сады во дворах, отделявшиеся один от другого высокими заборами, образовывали зеленую рощу.

Хозяин дома чиновник М. П. Валуев служил в таможне. Он и его жена, урожденная Юдина, слыли людьми приветливыми, гостеприимными. У Валуевых было четверо детей - старший сын инженер-путеец, дочь, заканчивавшая Высшие женские курсы, и двое сыновей-студентов. Молодые Валуевы привлекали своим радушием сверстников, дом часто бывал полон гостей. В этом кругу молодежи были восторженные поклонники творчества Мусоргского, и Модест Петрович охотно исполнял для них свои сочинения. Он не отказывался поиграть и танцы, когда молодежи хотелось потанцевать.

Набережная Невы у Академии художеств. Современная фотография

Однажды Модест Петрович особенно много фантазировал, аккомпанируя живым картинам. А потом, окруженный молодежью, сидел, задумавшись, перед инструментом.

Все вокруг притихли, чувствуя, что сейчас произойдет что-то особенное. И вдруг, "полные невыразимой страстности и силы, вырываются чудные звуки, необычайно жизненные, увлекающие под его могучей рукой. Он играл "Камаринскую" Глинки" (Н. Бруни. Несколько слов о Мусоргском. Рукопись хранится в Институте театра, музыки и кинематографии (ф. 8, раздел IX, № 131, бывш. 19).).

О другом кружке - в доме врача Евграфа Александровича Головина - рассказывает в неопубликованных воспоминаниях известный композитор Н. Н. Черепнин со слов своего отца, крупного петербургского врача Николая Петровича Черепнина (Воспоминания Н. Н. Черепнина подготавливаются к печати ленинградским музыковедом О. М. Томпаковой, любезно сообщившей публикуемые сведения.).

Сведений о докторе Головине сохранилось немного, известно, что он окончил Медико-хирургическую академию (и, следовательно, был учеником Бородина), а затем работал в Мариинской больнице на Литейном (ныне больница имени Куйбышева). Судя по тому, что Головин дружил с Н. П. Черепниным-человеком прогрессивных взглядов (помимо врачебной деятельности, Черепнин был журналистом и печатался в радикальной прессе), он и сам принадлежал к передовой петербургской интеллигенции.

Жил Головин на Знаменской улице, в доме 26 (ныне улица Восстания). В 1870-х годах Мусоргский стал постоянным посетителем и участником вечеров Головина. Черепнин вспоминал, как восторженно принимали здесь Модеста Петровича и с каким увлечением исполнял композитор свои песни и особенно "Бориса Годунова", пользовавшегося огромной популярностью - в кружке Головина.

В начале 1878 года Модеста Петровича постигла тяжелая утрата: 28 февраля скончался Осип Афанасьевич Петров.

"С кончиной дедушки я все потерял, - рыдая у гроба старого друга, говорил композитор. - Я утратил опору моей горькой жизни... в этом доме я чувствовал себя родным".

"С кончиною О. А. Петрова прекратились мои великолепные вечера; иногда собирались, но уже было не то! - вспоминала Л. И. Шестакова. - Мусоргский, лишившийся Петрова... чувствовал себя одиноко и скучал. Римский-Корсаков имел семью, был страшно занят и отдалился. Правда, иногда Бородин с Мусоргским бывали вместе и искренне относились друг к другу".

В Мусоргском произошел какой-то внутренний надрыв, хотя внешне жизнь его шла как будто обычно. Не снижался интерес композитора к творчеству и искусству. Он по-прежнему много читал, посещал спектакли, концерты, художественные выставки.

Особенно привлекали его выставки передвижников, проходившие ежегодно в залах дома 86 (Бенардаки) на Невском (ныне Дворец работников искусств имени К. С. Станиславского).

«Протодьякон». С картины И. Е. Репина

На Передвижной выставке 1878 года Мусоргского более всего поразили два репинских полотна - "Протодьякон" и "Мужичок из робких". Эти картины привели Мусоргского в восторг: "...видел "Протодьякона", созданного нашим славным Ильею Репиным, - писал он Стасову.- Да ведь это целая огнедышащая гора! А глаза Варлаамищи так и следят за зрителем. Что за страшный размах кисти, какая благодатная ширь! А тот; "Из робких", - шельма, мужичонко-разбойничек: поворот головы и бесчеловечный взгляд, чего доброго, ручаются, что при удобном случае и десяток человеческих душ укокошит" (Любопытно, что в статье, посвященной оценке этих картин и написанной после письма Мусоргского, Стасов почти дословно повторил отзыв композитора о полотнах Репина.).

Весной 1879 года Модест Петрович снова посетил Передвижную выставку. На этот раз экспонировалась новая картина Репина "Царевна Софья".

Досконально изучив для "Хованщины" исторические источники, композитор ясно представлял себе облик Софьи и видел ее иной, чем она изображена художником. И он снова делится своими впечатлениями со Стасовым: "...моя мечта звала меня к маленькой толстоватенькой женщине, не раз испытавшей жизнь без прописей, а увидел я петрусхожую (т. е. похожую на Петра I. - А. О.) бабу злую, но не озлобленную, бабу огромную, но не маленькую, бабу не толстоватенькую, а всю расплывшуюся до того, что при ее огромной величине (по картине) зрителям было мало места... Зачем наш друг, художник первоклассный, не захотел поучиться у современников Софьи прежде предприятия его картины?"

И Модест Петрович в нескольких словах рисует облик Софьи: "Если б она... из опочивальни вошла в молитвенную келью и, увидев братний безобразия, как тигрица кинулась бы к окну и отвернулась, а глаза ее сошлись бы у самой переносицы и застыли, и она бы застыла сама с зачугупевшими кулаками, - я понял бы художника, я узнал бы Софью".

«Царевна Софья». С картины И. Е. Репина

Композитор внимательно осматривал выставку. Его восхитил портрет живописца Литовченко работы И. Н. Крамского. "Что за чудодейный Крамской!" - с восторгом восклицает Мусоргский в том же письме Стасову. Но особенно потрясла композитора на этот раз картина В. Е. Маковского "Осужденный". "От "Осужденного" я спустился вниз, сел... закурил беззаботно, а картин мне больше никаких смотреть не хотелось", - написал Мусоргский Стасову.

Это полотно купил Д. В. Стасов; возможно, по совету Мусоргского. Теперь картина находится в Третьяковской галерее.

Какая сила мысли и какая точность в этих отзывах! Разве это похоже на опустившегося, с отравленным мозгом человека, каким считали Мусоргского некоторые соратники по "Могучей кучке"?

Лето 1878 года по приглашению Леоновой Модест Петрович проводил у нее на даче в Петергофе. Он переехал туда в начале июня, а 24 июля кончил записывать "Предсказание Марфы-раскольницы" ("Гадание Марфы") из "Хованщины". Рукопись поднес Леоновой с дарственной надписью: "Прошу Вас, Дарья Михайловна, принять на память от меня. Модест Мусоргский".

В то лето возобновились встречи Мусоргского с Балакиревым. Возвращаясь постепенно к музыкальной деятельности, Милий Алексеевич из всех близких знакомых охотней всего видался с Бородиным, Стасовым и Мусоргским. Встречи бывших соратников происходили у Шестаковой, а также у Стасова, жившего в то время в доме 79 на Сергиевской улице (ныне улица Чайковского, дом 81). Модест Петрович навещал Балакирева у него дома на Разъезжей улице, у Пяти углов, в доме Макарова (ныне дом 11).

Мусоргский искренне радовался тому, что Балакирев преодолел свою душевную болезнь, что после семилетнего перерыва сохранилась и живет "великая художественная память о наших бывалых делах", как писал Модест Петрович в одном из писем Стасову.

Совсем по-иному отнесся к Мусоргскому Балакирев. Это становится совершенно ясно из его письма к Стасову, в котором он рассказал о первой после длительного перерыва встрече с Модестом Петровичем. Балакирев писал, что "был им (Мусоргским. - А. О.) приятно удивлен как человеком. Никакого самохвальства или чего-нибудь вроде самообожания, напротив того, он был очень скромен, серьезно слушал, что ему было говорено, и нисколько не протестовал против надобности знать гармонию и даже ничего не имел против того, чтобы заняться ею с Корсинькой".

Это письмо еще раз показывает, насколько далек был от Мусоргского бывший учитель, какая пропасть непонимания оказалась между ними. Менторским тоном Балакирев поучал гениального композитора, автора "Бориса Годунова" и "Хованщины", предлагал ему брать уроки гармонии!

Такое глубокое непонимание Мусоргский встречал не только у Балакирева, в отношениях с которым был длительный перерыв, но даже у Стасова. Владимир Васильевич не видел трагического одиночества Мусоргского - истинной причины неблагополучия его жизни. По его мнению, источник зла был в "праздности" и "подлой пьющей компании" "Малого Ярославна". В одном из своих писем Балакиреву Стасов писал о Мусоргском: "Он окружен отвратными пьяницами и мерзавцами грубого и последнего разбора: эти все собутыльники "Малого Ярославца" - вот кто затянул и погубил его, при его впечатлительной и слабой натуре. Но у Вас есть сила и притягательность для всех лучших людей, в том числе и для Мусорянина. Вдобавок ко всему, Вас двух связывают воспоминания о прежнем времени, проведенном с его матерью (говорят, прекрасною женщиной). Мне кажется, если Вы захотите, Милий, Вы сможете сделать если не все, то многое. Дело в том, чтоб отделить и отдалить его от подлой пьющей компании и праздности целого. Требуйте его к себе часто, видайте его часто, засыпайте его работой и трудом... Вы сделаете, может быть, одно из величайших и благороднейших дел всей Вашей жизни..."

...Слишком поздно и неумело пытались бывшие соратники спасти Мусоргского. Одиночество, беспризорность, нужда делали свое дело. Модест Петрович все больше терял силу воли, способность противостоять жизненным невзгодам. Он стал все реже являться на службу. Вместо того чтобы идти в департамент, направлялся в "Малый Ярославец" и целыми днями просиживал там в кругу завсегдатаев. Директор Лесного департамента граф Чапский только и ждал подходящего момента, чтобы уволить нерадивого чиновника. Если б не государственный контролер Тертий Иванович Филиппов, давнишний приятель Балакирева и почитатель Мусоргского, пришлось бы Модесту Петровичу остаться без заработка.

Филиппову удалось устроить перевод Мусоргского во временную ревизионную комиссию. К сожалению, ревизионная комиссия Государственного контроля находилась в том же районе (на Мойке, в доме 72), и Модест Петрович часто вместо того чтобы идти на службу, шел в "Малый Ярославец". Выпивки участились и превратились в запои.

В ноябре 1878 года Модест Петрович тяжело болел. По-видимому, это была болезнь сердца, подорванного алкоголем. Но уже 8 декабря он явился к Шестаковой на "партитурное торжество". Так участники вечера назвали празднование по поводу выхода из печати партитуры оперы Глинки "Руслан и Людмила". Она была издана 206 в Лейпциге под редакцией Балакирева и Римского-Корсакова на средства Шестаковой.

А 10 декабря Модест Петрович присутствовал в Мариинском театре на двадцатом представлении "Бориса Годунова", с новым составом артистов. "Композитора после оперы вызывали несколько раз", - сообщалось в "Воскресном листке музыки и объявлений".

16 января 1879 года в концерте Бесплатной школы впервые была исполнена сцена "В келье Чудова монастыря" из "Бориса Годунова", которую не включали в спектакль. Концерт состоялся в зале Кононова под управлением Римского-Корсакова. Сцена произвела сильное впечатление, и публика горячо аплодировала автору. Реакционная критика, как обычно, отозвалась о концерте отрицательно.

Большой интерес в Петербурге вызвало выступление Леоновой 13 марта того же года в зале Купеческого собрания, в доме Ольхиной на Невском (бывший зал Энгельгардта, ныне Малый зал Филармонии, - Невский проспект, дом 30).

В концерте принимали участие хор и оркестр, дирижировал Римский-Корсаков. Мусоргский аккомпанировал исполнению романсов Глинки, Даргомыжского, Балакирева и своих. В этом концерте впервые исполнялась песня Марфы "Исходила младешенька". Даже реакционные критики пришли от нее в восторг, хотя Соловьев не преминул выразить сожаление, что мелодия не сочинена Мусоргским, а является обработкой народной песни. Профессор Консерватории был не в состоянии понять, что это не просто цитирование фольклорного материала, что народная музыкальная тема мастерски обработана гениальным художником.

Успех песни Марфы был так велик, что в апреле Леонова решила исполнить ее и в своем концерте в Москве, где вызвала настоящий фурор. В этом же сезоне певец Корсов неоднократно исполнял романс Мусоргского "Забытый", тоже с неизменным успехом.

Теплый прием публикой его произведений поднял настроение Модеста Петровича, и, как сообщал Стасов Бородину, он "как будто поправился... и всякий вечер сидит у Людмилы и уписывает на нотную бумагу уже сочиненное".

Мусоргский жил в то время у Наумова. Но, по-видимому, домашняя обстановка Наумова стала мешать его творчеству. И у Леоновой, с которой Модест Петрович в ту пору подружился, и у Наумовых нередко бывали домашние застолья с неизменной бутылочкой коньяка. У Людмилы Ивановны не могло быть и речи об этом. В ее доме царила совсем иная атмосфера. "Вы нам, художникам, любящим Вас, освященное гнездышко", - писал Мусоргский Шестаковой как раз в те дни, когда Стасов рассказывал о нем в письме Бородину. А вскоре композитор переехал от Наумовых в семью М. П. Валуева на Четвертую линию Васильевского острова.

Когда Мусоргский поселился у Валуевых, их старинный домик доживал последние годы. Уже начали строить многоэтажное здание на углу Четвертой линии и Большого проспекта: капиталистическая застройка вытесняла старинные особнячки, уютные "дворянские гнезда".

При каких обстоятельствах Модест Петрович переселился к Валуевым - неизвестно. Получил ли он приглашение пожить у них временно, или сам просил об этом - никаких сведений нет. Вероятно, Наумовы и Валуевы были знакомы домами, по-соседски, тем более что это были люди одного круга и, видимо, общих интересов. Не установлены и причины, по которым Мусоргский оставил квартиру Наумовых. Возможно, что одной из причин было ухудшение отношений между Павлом Александровичем и Марией Измаиловной. Известно, что в начале 80-х годов Костюрина потеряла все свое состояние, в том числе и дом, и в это же время Наумов разошелся с ней и вернулся к своей первой жене. Не исключено, что уже к 1880 году наметилась трещина во взаимоотношениях Наумова и Костюриной, и совместное проживание с ними стало для Мусоргского неудобным.

О времени, когда Мусоргский находился у Валуевых, Н. А. Бруни рассказывал: "...помню, когда наш кружок... возвращаясь из театра, собирался в уютной столовой... Собирали, что можно было, чтобы не разбудить старших, из остатков к ужину и вполголоса вели беседу. Неожиданно к нам приходил Мусоргский, живший у Валуевых. В халате и туфлях, запахивая рукой полы, он приветливо нам улыбался, подходил к буфету, открывая, видимо, знакомую ему дверцу, и, достав графинчик с коньяком, наливал себе рюмку, выпивал ее и, недолго посидев с нами, тихонько уходил. У него уже была потребность и ночью поддерживать отраву алкоголем. В то время он был очень похож на портрет, написанный И. Е. Репиным... Память о Мусоргском осталась как о человеке тихом, задумчивом, скромном, который жил другой жизнью - той, где творчество захватывает все".

Об этом периоде жизни великого композитора рассказывала и А. Н. Молас, не понимая, однако, всей глубины трагедии: "Последние годы своей жизни М. П. особенно часто бывал у нас, раза три-четыре в неделю. Приходил к обеду и оставался весь вечер... После обеда он дремал в кресле, а отдохнувши садился за рояль и фантазировал. Многое из "Хованщины" и "Сорочинской ярмарки" было сочинено у нас. М. П. говорил, что у нас он отдыхает душой от трудной и тяжкой жизни".

Как же трудно было Мусоргскому, если, обычно скрытный, он жаловался Александре Николаевне на горькое житье! Но близкие не в состоянии были понять это...

Два лета - в 1878 и в 1879 годах - Модест Петрович провел на даче у Д. М. Леоновой в Петергофе. Второй раз он прожил в Петергофе всего один месяц, до поездки в артистическое турне.

Летом 1879 года Дарья Михайловна пригласила его в большую концертную поездку по югу России. Модест Петрович должен был выступать и как аккомпаниатор певицы, и в качестве пианиста-солиста. Он радовался предстоящему путешествию как ребенок. Ведь уже много лет Мусоргский не выезжал дальше окрестностей столицы, а в южных губерниях вообще никогда не был. Перспектива путешествия на Украину и в Крым, к Черному морю восхищала его.

И Леонова, и Мусоргский придавали поездке большое значение: она открывала широкий простор для пропаганды русской музыки, для знакомства большого числа людей с новыми произведениями. И действительно, это артистическое турне, продолжавшееся три месяца, стало, по словам самого композитора, "настоящим триумфальным шествием" его и Леоновой. Где бы они ни выступали - в Полтаве, Ялте, Симферополе, Севастополе, Одессе, Ростове-на-Дону, Воронеже, Твери - всюду им сопутствовал огромный успех, всюду восхищались мастерством Мусоргского.

Он вернулся в Петербург после 20 октября, довольный путешествием, с новыми сочинениями (среди них "Песенка Мефистофеля в погребке Ауэрбаха о блохе").

В столице в это время шла подготовка концерта Бесплатной музыкальной школы, в котором намечалось исполнить несколько отрывков из "Хованщины". Мусоргский оркестровал песню "Исходила младешенька...", а Римский-Корсаков по его просьбе - "Пляску персидок": сам автор не успевал к концерту справиться с инструментовкой сразу двух отрывков.

Концерт состоялся 27 ноября 1879 года в зале Кононова. Дирижировал, как всегда, Римский-Корсаков; песню Марфы пела Леонова. Кроме песни Марфы и "Пляски персидок" исполнялась еще сцена "Пробуждение и выход стрельцов" из третьего действия "Хованщины".

"За всякой пьесой следовало шумное одобрение. Леонову и г. Мусоргского много раз вызывали", - сообщал "Воскресный листок музыки и объявлений".

Что же касается рецензий на этот концерт, они в точности повторяли все прежние писания о Мусоргском. Стоит указать лишь на отзыв Соловьева о "Пляске персидок". Не зная, к чему придраться, критик упрекнул композитора в подражании: "В одном месте слышится несколько тактов, целиком выхваченных из оперы "Демон" Рубинштейна (танцы), в другом - несколько тактов из "Чухонской фантазии" Даргомыжского".

С осени 1879 года Модест Петрович по приглашению молодого композитора А. К. Лядова - консерваторского ученика Римского-Корсакова - стал принимать участие как аккомпаниатор в деятельности музыкально-драматического кружка, собиравшегося в зале знаменитого еще со времени Пушкина трактира Демута на Мойке (дом 40; перестроен). По месту собраний кружок назывался Демутовским.

Приблизительно к этому же времени относится замысел оперы "Пугачевцы", которой композитор хотел завершить трилогию о бедствиях Руси. Этот замысел остался неосуществленным.

Мусоргский вступил в последнюю, самую страшную пору своей жизни. Он сильно опустился, стал неряшлив, от былой подтянутости не осталось и следа.

В этот период он особенно часто бывал в семье Т. И. Филиппова, жившего на углу Невского проспекта и Николаевской улицы, в доме 75/2 (современный адрес: угол Невского проспекта и улицы Марата, дом 73/2). В семье Филиппова ему были всегда рады и... нещадно эксплуатировали. На домашних вечерах Мусоргский не только аккомпанировал певцам, но исполнял обязанности тапера, часами разыгрывая вальсы, польки, кадрили - конечно, своей импровизации. Но бывали и настоящие музыкальные вечера. Об одном таком собрании, по-видимому именно у Филиппова (хозяева не названы), сохранились воспоминания одного из посетителей:

"Это было... поздно вечером, в частном доме, в небольшом интимном кружке всего из 6-7 лиц, после обильного ужина. Среди этих лиц... Леонова, Горбунов и - Мусоргский. Еще не дожив до 40 лет, уже одряхлевший, болезненный на вид... быстро идущий к своей гибели - таков перед нами несчастный Мусоргский. Рояль открыт, на нем зажженные свечи. Внезапно обрывается смех, вызванный рассказом Горбунова. Мусоргский садится за рояль. Тихо прозвучали первые аккорды никогда еще не слышанной нами мелодии, и Леонова уже стоит вплотную около играющего. Раздается нежная, хватающая за душу песня:

Плывет, плывет лебедушка и т. д.

(Мелодия женского хора из сцены в хоромах Хованского.).

За этой песней следуют и другие из создаваемого им тогда величайшего и последнего произведения "Хованщина"... Мы все были свидетелями вдохновения, экстаза этого гения... Казалось, в его игре композитор оспаривал пальму первенства у артиста-исполнителя... Наконец, прозвучали последние могучие аккорды. Невозможно описать выражения его изменившихся, полуопущенных глаз, которые он вдруг поднимал кверху, как бы ища какого-то выхода или разрешения загадки... Когда он кончил, глаза его закрылись, руки бессильно опустились. Нас всех пронзила сильная дрожь... Никто не решался прервать молчания".

...1880 год начался для Мусоргского трагически - он остался без службы. Усилия Филиппова пристроить его на работу были безуспешны. Модест Петрович лишился средств к существованию. Ведь концертные выступления его были большей частью бесплатными.

На помощь Мусоргскому, кроме Филиппова, пришел Стасов. Вмешался в дело и Балакирев, хотя материально он ничем не мог помочь, так как сам нуждался.

14 января 1880 года Балакирев сообщил Стасову, что по предложению В. М. Жемчужникова решено найти взносчиков и сделать Мусоргскому музыкальный заказ с постоянной платой. Милий Алексеевич предложил заказать Модесту Петровичу окончание "Хованщины". Так и поступили, назначив Мусоргскому ежемесячное пособие в сто рублей. В этом благородном деле кроме Стасова, Жемчужникова и Балакирева приняли участие М. Н. Островский, брат драматурга, некто Неронов и еще какие-то неизвестные лица.

Когда Стасов сообщил Мусоргскому о платном заказе, композитор горячо благодарил Владимира Васильевича за хорошую весть, а далее написал строки, которые еще раз показывают, что упорное стремление к творчеству сохранялось у него даже в эти последние страшные годы:

"Несмотря на маленькие невзгоды, малодушию я не предавался и не предаюсь. Девиз мой, известный Вам: "дерзай! вперед, к новым берегам!" - остался неизменным. Если судьба даст возможность расширить проторенную дорожку к жизненным целям искусства, возрадуюсь и ликовать буду; требования искусства от современного деятеля так громадны, что способны поглотить всего человека. Прошло время писаний на досуге; всего себя подай людям - вот что теперь надо в искусстве".

В начале года еще одна группа почитателей Мусоргского - украинофилов во главе со старым приятелем композитора Ф. А. Ванлярским - заказала Модесту Петровичу окончание "Сорочинской ярмарки" и за это назначила ему плату - восемьдесят рублей в месяц.

Мусоргский все еще много аккомпанировал, но число публичных концертов значительно уменьшилось. Правительство, видя во всем опасность, не допускало скопления людей, особенно молодежи.

8 апреля в зале Кононова состоялся "чудесный", по выражению Стасова, концерт Леоновой с участием оркестра под управлением Римского-Корсакова. На этом концерте впервые исполнялась заключительная сцена из последней картины "Хованщины". В этом же концерте артистка спела "Песню о блохе" и романсы Римского-Корсакова, Балакирева и Шопена. Аккомпанировал Мусоргский. Оркестр исполнил "Пляску персидок" из "Хованщины".

В 20-х числах мая Мусоргский по приглашению Леоновой переехал к ней на дачу в Ораниенбаум (ныне город Ломоносов, адрес не установлен). Первое, за что он принялся, была "Хованщина". Композитор спешил кончить оперу, чтобы выполнить свое обязательство. Только этим и можно объяснить, почему из либретто была исключена сцена Марфы и Андрея Хованского из последней картины - поразительный по красоте музыки эпизод.

22 августа Мусоргский писал Стасову: "...наша "Хованщина" окончена, кроме маленького кусочка в сцене самосожжения: о нем надо будет совместно покалякать, ибо сей "шельма" в полнейшей зависимости от сценической техники".

Композитору не суждено было написать этот "маленький кусочек"…

С осени он стал постоянным аккомпаниатором на курсах пения, открытых Леоновой. Курсы помещались в квартире Дарьи Михайловны на Екатерининском канале (ныне канал Грибоедова) в доме 70 (Это тот самый дом, в котором Мусоргский жил в "коммуне".), квартире 6 (2-й этаж; теперь нумерация квартир другая).

Модест Петрович писал вокализы, делал переложения народных песен для исполнения в ансамбле. Занятия, видимо, увлекали его.

Среди сохранившихся рукописей этих переложений обращает на себя внимание лист с надписью: "Во имя Александра Сергеевича Пушкина", а ниже эпиграф из предсказания Марфы Голицыну: "Ни слава, ни званье, ни доблесть, ни сила - ничто не спасет: судьба так велела!"-и подпись "М. Мусоргский" (Хранится в фонде 20 (Мусоргского) в Институте театра, музыки и кинематографии.). А нотные строчки - пустые... Что это? Мысль о гибели поэта или о своей собственной участи? Намерение создать какое-то произведение в память Пушкина, погибшего в условиях царской России, где "ни слава, ни званье, ни доблесть, ни сила" не могут спасти от ужасной участи?

В это время Мусоргский уже жил в убогих меблированных комнатах на Офицерской улице (Установить адрес Мусоргского не представляется возможным. В то время зарегистрированные меблированные комнаты на Офицерской улице помещались в домах 7, 8, 11, 17, 19 и 20. В каком из них жил Мусоргский - неизвестно.). На другую квартиру не было средств: композитор не мог обходиться без алкоголя и дошел до полной нищеты.

Поэт А. Н. Майков вспоминал, как был поражен, зайдя однажды к Мусоргскому в маленькую комнатку на Офицерской улице. Это было в два часа дня, Модест Петрович спал, сидя в кресле возле стола. В комнате больше ничего не было.

В последние месяцы жизни он уже почти ничего не сочинял. Правда, в начале января начал оркестровать для концерта Бесплатной школы "Думку Параси" из "Сорочинской ярмарки", но работу не кончил. Единственной отдушиной для него были леоновские курсы, но и на занятия он приходил нетрезвый.

Наступил февраль 1881 года. Обстановка в Петербурге была крайне напряженной, тревожной. В ответ на непрекращавшиеся террористические акты народовольцев царское правительство усилило террор и приняло чрезвычайные меры. Была организована Верховная распорядительная комиссия во главе с графом М. Т. Лорис-Меликовым, ставшим в скором времени министром внутренних дел. Ему предоставили неограниченную власть для борьбы с революционной молодежью. Но это не принесло царскому правительству желаемых результатов. Террористические акты продолжались. Возрастало число крестьянских бунтов и студенческих беспорядков. В стране сложилась революционная ситуация. 1 марта народовольцы убили Александра II. Это событие совпало с последними днями Мусоргского...

1 и 2 февраля происходили репетиции концерта Бесплатной музыкальной школы. В программу Римский-Корсаков включил хор Мусоргского "Поражение Сеннахериба". Присутствовал ли на репетициях автор - неизвестно. Но 3 февраля на концерте, который состоялся в зале Городского кредитного общества на площади Александрийского театра (ныне площадь Островского, дом 7), Мусоргский был и аккомпанировал Стравинскому, исполнявшему балладу "Забытый". Это последний концерт, в котором при жизни Мусоргского исполнялось его произведение.

4 февраля Модест Петрович принимал участие в литературно-музыкальном вечере, посвященном памяти Ф. М. Достоевского. Когда на эстраду вынесли окаймленный трауром портрет писателя, Мусоргский сел за рояль и сымпровизировал похоронный колокольный звон. Это было, по словам присутствовавшего литератора В. Г. Дружинина, "предпоследнее публичное выступление Мусоргского, а музыкальная импровизация его - последним "прости" не только усопшему певцу "униженных и оскорбленных", но и всем живым".

9 февраля Модест Петрович днем выступал как аккомпаниатор в концерте, который был организован в редакции газеты "Новое время" (Помещалась на Малой Итальянской улице (ныне улица Жуковского), дом 18.), а поздней аккомпанировал на художественно-музыкальном вечере в пользу "недостаточных" учеников Академии художеств.

10 февраля Модест Петрович, по-видимому, занимался на курсах Леоновой.

Одиннадцатого, днем, он пришел к Леоновой "в самом нервном раздражительном состоянии", как вспоминала Дарья Михайловна, и сказал ей, что "ему некуда деться, остается идти на улицу, что у него нет никаких ресурсов, нет никакого выхода из этого положения".

Вечером того же 11 февраля Леонова и Мусоргский отправились к генералу Г. Д. Соханскому (К сожалению, не удалось установить адреса последнее ступления Мусоргского. Сведения о генерал-майоре Соханоком, помощнике начальника главного артиллерийского управления, помещенные в адрес-календаре, не содержат данных о местожительстве.), дочь которого, Ольга Георгиевна, училась у Леоновой на курсах. Модест Петрович аккомпанировал. После пения, когда уже начались танцы, Мусоргский вдруг упал. Но сознание вернулось быстро, Модест Петрович оправился и смог без посторонней помощи сесть в пролетку извозчика. Когда подъехали к квартире Леоновой, Модест Петрович попросил разрешения остаться у Дарьи Михайловны, говоря, что его одолевает какое-то нервное, боязливое состояние. Леонова, конечно, разрешила.

Суворовский проспект, дом № 63/2 (бывшее здание Николаевского госпиталя). Современная фотография

Всю ночь он спал сидя, - лежа задыхался... Но на утро 12 февраля Модест Петрович поднялся и даже вышел к чаю. На вопрос Дарьи Михайловны, как он себя чувствует, Мусоргский ответил, что хорошо, и тут же упал как подкошенный.

Леонова немедленно послала за доктором. В течение ближайших часов у Модеста Петровича один за другим были три таких приступа.

Врач установил воспаление спинного мозга. Требовалось сложное и длительное лечение, неусыпный надзор. Создать такие условия Дарья Михайловна не имела возможности.

Однако поместить в больницу великого композитора оказалось не так-то просто. Обещал содействие Бородин, который был в дружбе с знаменитым врачом С. П. Боткиным. Но пока Александр Порфирьевич хлопотал, дело уладилось по-другому. За устройство Мусоргского в больницу энергично взялась жена Кюи, Мальвина Рафаиловна, принявшая близко к сердцу его беду. Через свою приятельницу певицу О. А. Скальковскую, жену врача Л. Б. Бертенсона, ординатора Николаевского госпиталя (впоследствии крупного клинициста), она добилась результатов раньше всех, кто хлопотал о Мусоргском. Правда, явилось затруднение: Николаевский госпиталь предназначался для солдат и офицеров, а Мусоргский был человеком гражданским. При содействии начальника госпиталя доктора Н. А. Вильчковского это затруднение было преодолено: композитора поместили в военную клинику под видом денщика Бертенсона.

И вот 13 февраля, в 2 часа дня, Модеста Петровича перевезли в Николаевский госпиталь на Конногвардейской улице, близ Смольного (ныне Суворовский проспект, дом 63/2).

Главный врач распорядился выделить для больного отдельную солнечную палату в наиболее тихой части громадного здания.

К концу февраля Модесту Петровичу стало лучше, ему даже разрешили подниматься и сидеть в кресле. Мальвина Рафаиловна Кюи прислала ему вышитую косоворотку и халат мужа.

В этом халате и изобразил композитора И. Е. Репин. Портрет Мусоргского - одно из лучших произведений великого художника. Он потрясает не только поразительным сходством, но и глубочайшим психологизмом.

С поразительным проникновением передал И. Е. Репин внутреннее состояние композитора в последние дни его жизни.

В сером халате с малиновым воротником, в белой вышитой косоворотке, грузный человек, с воспаленным, отекшим лицом, пристально смотрит мимо зрителя. Нечесаные, спутанные волосы, вздернутый нос, борода и... прекрасный лоб музыканта и мыслителя... Сколько невыразимой, невысказанной тоски в тяжелом взгляде помутневших от болезни глаз, полных глубокой думы! Это глаза человека, все познавшего, исчерпавшего всю меру страдания.

...Сеансы проходили второго, третьего, четвертого и пятого марта. "Мы в антрактах от живописи перечитывали массу газет, все на одну и ту же страшную тему", - вспоминал Репин. "Страшная тема" - убийство народовольцами Александра II 1 марта 1881 года и последовавшие за этим репрессии.

Модесту Петровичу стало лучше, и он собирался выписаться из госпиталя. Навестившему его Компанейскому говорил: "Теперь все хорошо. Я совсем поправился, вот скоро примемся опять за работу". И глаза его блестели.

...Может быть, он и поправился бы на какое-то время. Но 5-го или 6 марта из деревни приехал Филарет Петрович и привез брату деньги. Модест Петрович дал госпитальному сторожу 25 рублей, и тот, соблазнившись крупной суммой, нарушил запрет и принес ему вина. Сразу наступило резкое ухудшение: Мусоргского поразил паралич конечностей, который постепенно распространялся на все тело. Но мысль больного оставалась ясной, и он просил, чтобы с ним разговаривали, читали ему газеты.

М. П. Мусоргский в 1881 году. С портрета И. Е. Репина

С самого начала болезни Модеста Петровича все время навещали Бородин, Римский-Корсаков с женой, А. Н. Молас, Стасов, Филиппов, Голенищев-Кутузов и другие знакомые. Не оставляли его и в последние дни. Но было уже поздно...

14 марта врачи признали положение безнадежным. В этот день Кюи писал Стасову: "Меня Л. Б. Бертенсон просил Вас известить... что положение Мусоргского настолько опасно, что, не оттягивая ни минуты, сделайте от Вас зависящее, чтобы привести в известность его последнюю волю, пока он еще в памяти".

В госпиталь немедленно отправились с нотариусом Голенищев-Кутузов, Стасов, Римский-Корсаков и Ф. Д. Гриднин. Надо было написать и оформить завещание так, чтобы не травмировать больного, который не подозревал о близости смерти. Составили дарственную на имя Филиппова. В ней было записано, что Модест Петрович Мусоргский подарил Филиппову "в полную и единственную его собственность" все авторские права на свои музыкальные сочинения, как изданные, так и неизданные, "оценивая эти права в две тысячи рублей серебром". Документ "за болезнью" Мусоргского и "по личной его просьбе" подписал Голенищев-Кутузов. В качестве свидетелей расписались Стасов, Римский-Корсаков и Гриднин. В дальнейшем этот документ сыграл важную роль при публикации наследия композитора.

15 марта Модесту Петровичу стало значительно лучше. Он даже требовал, чтобы его посадили в кресло. "Надо же быть вежливым, - пошутил он, - меня посещают дамы".

В этот день к нему приезжали супруги Римские-Корсаковы, А. П. Молас, Стасов, Голенищев-Кутузов и другие знакомые. Он острил, рассказывал анекдоты и говорил, что мечтает о поездке в Крым.

"Модесту Петровичу гораздо лучше сегодня; он даже повеселел, немного сидел, ел с аппетитом", - с радостью сообщил Стасов Балакиреву после возвращения из госпиталя.

Ночь на 16 марта прошла спокойно. При больном, как всегда, дежурили сиделки. И вдруг около пяти часов утра он громко вскрикнул: "Все кончено! Ах, я несчастный!" Через четверть часа его не стало...

Косые лучи утреннего мартовского солнца осветили бледное неподвижное лицо Мусоргского и столик, стоявший у кровати. На нем лежал трактат Берлиоза "Об инструментовке".

...Как воин, он умирал с оружием в руках!