НОВОСТИ   БИБЛИОТЕКА   НОТЫ   ЭНЦИКЛОПЕДИЯ   КАРТА САЙТА   ССЫЛКИ   О САЙТЕ






предыдущая главасодержаниеследующая глава

Ленинградская героическая

В апреле 1941 года Шостакович отправился в Ростов на гастроли: там оркестр под управлением Марка Павермана блестяще сыграл Первую симфонию и аккомпанировал автору-солисту Первый фортепианный концерт. В программе второго вечера был Квинтет, сыгранный Квартетом имени А. К. Глазунова и автором, Двенадцать фортепианных прелюдий. Задержавшись в гостеприимном тороде, Шостакович прослушал сочинения ростовских композиторов А. П. Артамонова, 3. П. Зиберовой и познакомил местных музыкантов со своей Шестой симфонией. После Ростова поехал с женой в Гаепру, все в тот же санаторий Дома ученых. Туда приехала и Алиса Максимовна Шебалина с сыном Николаем.

Возвратившись в Ленинград за месяц до войны, Шостакович продолжил занятия с учениками и работал в государственной экзаменационной комиссии, которую ему поручили возглавить на фортепианном факультете.

На заседании правления Ленинградской композиторской организации художественный руководитель Ленинградской филармонии И. И. Соллертинекий среди новых сочинений, намеченных для исполнения, назвал Седьмую симфонию Шостаковича. Замысел ее был настолько определенным, что симфонию включили в планы концертного сезона 1941/1942 года. Видимо, Шостакович предполагал ее писать летом, когда, освободившись от педагогических и организаторских дел, мог полностью сосредоточиться на творчестве,

В начале июня, едва на смену холоду пришли горячие дни лета, жена с детьми переехали в Келломяки - так тогда назывался нынешний поселок Комарове, в дачный дом неподалеку от Финского залива, на Большом проспекте, 18, предоставленный Шостаковичу в пятилетнюю аренду (ныне в этом доме с новыми пристройками - детский сад).

Д. Д. Шостакович, Рис. Н. П. Акимова
Д. Д. Шостакович, Рис. Н. П. Акимова

Занятый экзаменами, не терпевший жары, Шостакович даже по воскресеньям оставался в опустевшей прохладной квартире, среди привычной обстановки" Утром, получив свежие газеты, читал их. Сообщения не тревожили: 22 июня 1941 года "Ленинградская правда" писала о повышении эффективности производства, обязательствах досрочно выполнить полугодовую программу на предприятиях, весеннем севе, зарубежных новостях.

Большая Пушкарская в летние воскресные дни просыпалась поздно. Трамваи по этой улице не ходили. Из окна кабинета виднелся уютный двухэтажный с колоннами особнячок, которым Дмитрий Дмитриевич неизменно любовался. Трудно было найти лучшее место для сосредоточенного творчества, чем эта квартира, старая улица в стороне от центральной магистрали Петроградской стороны - Кировского проспекта,

22 июня ровно в 10 часов утра Шостакович со действенной ему точностью появился в Малом зале консерватории, на государственном экзамене: ожидались выступления талантливых выпускников. На факультете трудились замечательные педагоги старшего поколения: Леонид Владимирович Николаев, Надежда Иосифовна Голубовская, Самарий Ильич Савшинский, традиции школы А. Н. Есиповой продолжала Наталья Николаевна Позняковская. Экзамен проходил празднично. Малый зал имени А. К. Глазунова был полон. Суждений Шостаковича ожидали со вниманием и волнением.

Неожиданно тишина зала нарушилась: кто-то положил на стол записку с одним словом - "Война"* Объявили перерыв, и зал мгновенно опустел: бросились узнавать подробности страшной вести. Потом снова собрались. И продолжили прослушивание. И еще несколько дней стол посредине нарядного Малого зала консерватории накрывали с утра бархатной красной скатертью, члены комиссии занимали привычные места, "болельщики" обзаводились напечатанными программками; в кулуарах, в фойе Малого зала вспыхивали пылкие обсуждения достоинств, недостатков и перспектив выпускников.

А в это время колонны мобилизованных, пересекая Театральную площадь, направлялись в пункты отправки на фронт. К вечеру над городом нависали аэростаты. У репродукторов толпились люди, слушая последние известия. Однако Шостаковичу не приходила мысль, что скоро Ленинград станет фронтовым городом. 25 июня он поздравил Шебалина с присвоением ученой степени доктора искусствоведения, сообщил ему, что с интересом ознакомился с двумя новыми сочинениями Н. Я. Мясковского.

Вскоре детей привезли из Келломяк в Ленинград, Но держать их в знойном городе оказалось трудно, сняли дачу в поселке Вырица, где няня П. Демидова опекала целый "детский сад" - Галю, Максима, Колю Москвина, Лену и Мишу Шнеерсон, Аллу Варвар - племянницу Нины Васильевны.

Немецко-фашистские войска, вероломно и внезапно напав на Советский Союз, продвигались в глубь нашей территории. Над Родиной нависла смертельная опасность. Коммунистическая партия призвала весь советский народ к решительному отпору врагу. Партия была организатором и вдохновителем борьбы против гитлеровских захватчиков.

Шостакович решил добиться, призыва в армию, В Ленинградском партийном архиве среди документов об отправке на фронт сохранилось и его заявление, 30 июня началось формирование Ленинградской армии народного ополчения, и Шостакович тотчас вступил в ее ряды. 5 июля газета "Ленинградская правда" опубликовала его письмо: "Я вступил добровольцем в ряды народного ополчения. До этих дней я знал лишь мирный труд. Ныне я готов взять в руки оружие. Я знаю, что фашизм и конец культуры, конец цивилизации - однозначны. Исторически победа фашизма нелепа и невозможна, но я знаю, что спасти человечество от гибели можно только сражаясь".

К началу июля педагоги и учащиеся консерватории, не мобилизованные в армию, были объединены в бригады для работы на оборонительных рубежах. Октябрьскому району, где находилась консерватория, отвели участок в пятнадцать километров: от Финского залива до больницы Фореля и станции Дачное.

Ныне это большой жилой район Ленинграда с главной магистралью - Ленинским проспектом; здесь пролегает и проспект Народного Ополчения, названный в честь тех десятков тысяч ленинградцев, которые добровольцами ушли в ополчение. О минувшей войне напоминают и названия улиц: улица Зины Портновой, семнадцатилетней партизанки - дочери рабочего Кировского завода, которой посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза; улица Подводника Кузьмина - командира лодки Щ-408, погибшего в неравном бою, улица Танкиста Хрустицкого, улица Генерала Симоняка... Широкие парадные магистрали, шестнадцати- и девятиэтажные дома, школы, кинотеатр "Нарвский", Дом культуры "Кировец". И в нескольких местах - оставленные для памяти поколений окрашенные в черный цвет доты, возле которых ежегодно 4 июля собираются люди - в день, когда пошли в бой первые ополченцы. Такие доты строил и Дмитрий Шостакович. В течение месяца в районе больницы Фореля необходимо было вырыть противотанковые рвы, установить огневые точки, сделать надолбы, доты, дзоты. Комиссаром трассы, работы на которой должны были вести Консерватория, Театр имени С. М. Кирова, Научно-исследовательский институт морского флота и артель "Ленпромодежда", назначили двадцатитрехлетнего судостроителя Бориса Федорова. Ранним утром 8 июля он привел на трассу пять тысяч человек.

Шостакович с характерной для него основательностью обзавелся экипировкой - комбинезоном с застежкой "молния" и собственной лопатой. К больнице Фореля ездили обычно всей консерваторской бригадой: "На рассвете мы заполняли несколько трамваев,

работали весь день. Фронт был еще достаточно далеко. Шостакович относился к работе необычайно серьезно, - вспоминает его ученик А. Лобковский. - Недостаток физической ловкости восполнял усердием, не отставая от молодежи, копал как-то особенно аккуратно, тщательно, я бы сказал - методично, несмотря на изнуряющую июльскую жару".

Консерваторская бригада выполнила задание досрочно. Шостакович вместе с Владимиром Софроницким вошел в пожарную команду, которая несла дежурства на крыше здания консерватории. Ему выдали каску, пожарный комбинезон, обучили обращению с пожарным шлангом и поручили пост № 5.

Об этих дежурствах на крыше узнал фоторепортер ТАСС Р. Мазелев. 29 июля он сфотографировал Шостаковича во время дежурства в костюме пожарного. Снимок стремительно обошел газеты многих стран, вызвав массу откликов: люди восхищались, тревожились за судьбу композитора. Борис Филиппов, возглавлявший в Москве Дом работников искусств, передает, что, высказав впоследствии сомнение артисту Владимиру Яхонтову, стоило ли Шостаковичу так рисковать - "ведь это могло лишить нас Седьмой симфонии", услышал в ответ: "А, может быть, иначе не было бы Седьмой симфонии. Все это надо было прочувствовать и пережить".

Вскоре Шостакович занялся другой работой. На втором этаже в классе № 8 составлялись бригады, выезжавшие с концертами на фронт. Всех волновали вопросы репертуара, состав бригад. Да и с роялем в землянку не полезешь, Шостаковичу поручили сделать переложения легких сочинений для голоса в сопровождении скрипки и виолончели: каждая консерваторская бригада состояла, как правило, из певца, скрипача и виолончелиста. Из библиотеки приносили множество нот. Он отбирал музыку простую, доходчивую, которая, как ему казалось, должна была нравиться бойцам. Инструментовал сразу начисто, тщательно выписывая каждую строчку, с минимумом поворотов страниц, чтобы удобно было играть.

По датировкам маленьких манускриптов видно, что за три дня (12, 13 и 14 июля 1941 года) он сделал оркестровки двадцати шести романсов и песен - сто одиннадцать страниц переложений, сохранившихся в Рукописном отделе библиотеки Ленинградской консерватории. Давно известные мелодии у Шостаковича зазручали по-новому. Это особенно заметно было в популярных песнях, переложенных для нового состава, а точнее - отредактированных Шостаковичем: "Эх, хорошо", Морской песне, Песне Анюты, "Спой нам, ветер" И. Дунаевского, Песне девушек Д. Прицкера, Песне о Щорсе М. Блантера, "То не тучи - грозовые облака" Дм. и Дан. Покрасс, в песнях Ю. Милютина.

В Петроградском районе формировалась Третья дивизия народного ополчения под командованием полковника В. И. Котельникова, - ей предстояло отправиться в район Красного Села. Не удовлетворенный обязанностями пожарного, считая, что он должен быть на фронте, Шостакович пришел в штаб дивизии народного ополчения. Среди таких же добровольцев, в большинстве своем никогда не державших в руках винтовки, Шостакович ждал во дворе завода Полиграфических машин, пока распишут по ротам. Здесь встретился ему знакомый журналист и показал стихи, торопливо записанные на клочке бумаги: Третья дивизия хотела иметь свою песню. Шостакович тут же, разлиновав на нотные строчки листки ученической тетради, записал мелодию - в виде марша, чтобы и петь и шагать под эту музыку было удобно. Так появилась фронтовая песня "Идут бесстрашные полки".

Штаб народного ополчения назначил Шостаковича заведующим музыкальной частью театра народного ополчения. База театра располагалась на улице Декабристов, в здании Дворца культуры имени Первой Пятилетки. На последнем этаже устроили общежитие, репетиционные комнаты. Ежедневно с утра занимались строевой подготовкой, изучали стрелковое оружие, остальную часть дня готовили эстрадные выступления. Составили хор, разные ансамбли; работы было много: продолжали искать мобильные формы обслуживания фронтовых частей.

Д. Д. Шостакович на дежурстве в пожарной дружине Ленинградской консерватории. Июль 1941 г
Д. Д. Шостакович на дежурстве в пожарной дружине Ленинградской консерватории. Июль 1941 г

Большинство композиторов занялось в то время песенным творчеством. Песню ждали, как самый важный, оперативно необходимый жанр. Шостаковичу приходилось бывать в Музыкальном издательстве, - в Гродненском переулке, в доме № 4. Там он просматривал прибывавшие со всей страны нотные рукописи. Поэты присылали стихи с просьбами передавать их композиторам. Активизировалось издание песенных сборников: отовсюду требовали песни. За первые полгода войны, летом и ранней осенью 1941 года, ленинградскими композиторами было написано около четырехсот песен.

Создавались армейские ансамбли, они просили легкие переложения для разных инструментальных составов - такие заказы раздавались композиторам со сроком исполнения в один-два дня. Шостакович тоже делал подобную работу, но основная его задача заключалась в отборе, в отсеивании того, что не годилось, и рекомендациях лучшего. С его способностью "слышать" музыку без проигрывания, фиксировать все недостатки он был незаменим. Обычно снисходительный к коллегам, особенно молодым, он теперь не считал возможной даже малейшую снисходительность, критиковал за следы явной спешки, недоделанности. Впоследствии, в 1944 году, выступая с докладом о советской музыке аа три года войны, обосновывая свою тогдашнюю требовательность, он говорил: "Можно ли было упрекать композиторов за этот поток песен, иногда посредственных, иногда просто плохих? Я думаю, упрекать нужно за всякое плохое произведение, за всякую плохую или посредственную музыку... Всякое произведение искусства, как и всякое произведение культуры, науки и техники, должно быть прежде всего высокого и хорошего качества".

Президиум Ленинградской композиторской организации утвердил для премирования восемь лучших военных произведений, представлявших, как было сказано в решении, большую художественную ценность. Рассматривались песни, сочиненные в первые три месяца войны. Были отмечены песни В. Витлина, Ю. Кочурова, Д. Прицкера, В. Томилина, М. Фрадкина, Л. Ходжа-Эйнатова, М. Юдина и Д. Шостаковича. "Клятва Наркому" Шостаковича открывала первый сборник "Песни Краснознаменной Балтики", подписанный к печати в Ленинграде в сентябре 1941 года. А уже 4 октября был составлен еще один сборник - "В бой, ленинградцы!", куда вошли десять новых песен, в том числе "Идут бесстрашные полки" Шостаковича.

Помимо песен и переложений, в первую половину июля Шостакович сочинял мало. Тянуло на улицы: хотелось прочувствовать атмосферу прифронтового города. С эмоциональностью, свойственной ему всегда и обостренной войной, воспринимал он боль Ленинграда, его тревоги, первые раны, укрытый деревянной обшивкой Медный всадник, опустевший Летний сад, редкостно прекрасную, трагическую осень, без дождей, с золотом на деревьях, - листья долго не опадали.

Он наблюдал не только изменения в облике города - менялась психология людей. В жизнь входило сознание постоянной опасности, нарастающее чувство ответственности за судьбу Ленинграда и всей Родины. Все чаще налетали вражеские самолеты, остервенело бомбили город; из их ритмичного рокота, возможно, и рождалась тема нашествия. Ее еще не было на нотном листе, но она уже существовала в его сознании, когда смерть нависала сверху, в характерном рокоте вражеских самолетов, пламени и вое сирен.

После отбоя воздушной тревоги Шостакович обычно выходил на улицу. Шагал до Марсова поля, мимо Петропавловской крепости, пронзительно ощущая красоту Ленинграда. "С болью и гордостью смотрел я на любимый город. А он стоял, опаленный пожарами, закаленный в боях, испытавший глубокие страдания войны, и был еще более прекрасен в своем суровом величии. Как было не любить этот город, воздвигнутый Петром и завоеванный для народа Лениным, не поведать всему миру о его славе, о мужестве его защитников. И какое это было мужество, какая глубокая человечность была скрыта в этой борьбе!.. Возвращался я с прогулки... обуреваемый страстным желанием... скорее внести свой ощутимый вклад в борьбу" - так впоследствии вспоминал он эти дни.

Когда в отправке на фронт было решительно отказано, когда с пожарных дежурств все чаще и чаще его стали вызывать с просьбами написать что-либо, он принялся за большую композиторскую работу - новую симфонию. Шел в "текстовом" направлении, убежденный, что военная тема требует прямого обращения к слову. Стал сам писать текст, надеясь на опыт, полученный в работе над либретто опер "Нос" и "Леди Макбет Мценского уезда".

Сделанное решительно не понравилось. Начал, писать музыку чисто симфоническую, и сразу дело пошло: симфоническая музыка выражала задуманное "значительно сильнее,- пояснял композитор. - После всеобщей скорби - личная, может быть, скорбь матери. Такая скорбь, когда уже и слез не осталось... Истинная человеческая любовь к себе подобным: довольно слов о погибшем". Переживаемое передавалось музыке с той пластичной ясностью, когда оставалось только побыстрей записывать. И Шостакович стал, уходя на дежурство, брать с собой на крышу партитуру, чтобы не терять времени - "таскал туда партитуру- не мог от нее оторваться".

Некоторые из этих первых эскизных листочков сохранились: торопливая запись на желтоватой бумаге намечавшихся нотных контуров, прерываемая обведенными кружочками знаками "в. т." - воздушная тревога (так педантично фиксировались перерывы в работе во время вражеских налетов). На первом листочке - дата 15/VII 1941: начало работы зафиксировано совершенно точно. Композитор понимал исторический смысл всего, что свершалось тогда в Ленинграде.

В первой части Шостакович сразу решил использовать прием оркестрового сочинения Мориса Равеля "Болеро" - динамическое нарастание на неизменном ритме, создающее ощущение неотвратимого "наступления" ритма, своего рода наваждения: такой настойчивый, вдалбливающий характер как нельзя лучше отвечал задуманному образу. Точность этого замысла подтверждают листки другого эскиза, появившегося, видимо, сразу после начальных черновых набросков: тринадцать страниц нотной записи, зафиксировавшей с полной определенностью весь тематизм первой части и в особенности тему, названную после обнародования симфонии темой нашествия. Она появляется на третьей странице нотной записи, сразу со всеми узловыми элементами развития в форме вариаций: нет ни поисков, ни исправлений. С удивительной выпуклостью услышал композитор звуковой образ и, заимствуя из классики принцип развития, не побоялся упреков в сходстве, ибо сходство приема ни Е какой мере не вело к сходству музыки - не эффект его занимал, а реальный образ зла.

За работой над Седьмой симфонией. 1941 г
За работой над Седьмой симфонией. 1941 г

На восьмой страничке, выписывая эскиз завершения первой части, автор чуть заметно, острым карандашиком пометил дату - 29/VIII. Полный эскиз первой части занял, следовательно, без малого полтора месяца. Срок для Шостаковича немалый. Но и масштабы части оказались огромными: тридцать минут музыки, писавшейся наряду с обилием дел, забот, в перерывах между воздушными налетами.

Враг подошел к городу. Смертельная угроза нависла над Ленинградом. О ней говорили прямо, открыто. Опасность определяла строй жизни:

 В бомбоубежище, в подвале,
 Нагие лампочки горят...
 Быть может, нас сейчас завалит.
 Кругом о бомбах говорят...

Это запись из блокнота Ольги Берггольц в сентябре 1941 года: за неделю до того, как Шостакович по ее телефонному звонку отправился в Радиокомитет, чтобы рассказать о своей симфонии.

С 1 сентября в городе по нескольку раз в день объявлялись воздушные тревоги, а иногда выпадал день словно одной сплошной тревоги. Детей с Ниной Васильевной и няней Шостакович провожал в бомбоубежище, но сам там старался не задерживаться. Торопился записать чистовую партитуру первой части.

Надеяться на помощь профессиональных переписчиков в военных условиях не приходилось, и Шостакович сам сразу аккуратно записывал всю оркестровую ткань: писал темно-зелеными чернилами, убористо, четко, разборчиво, тонким штрихом и в конце части поставил дату - 3/IX 1941, как дату завершения чистовой партитуры.

В своей краткой памятной книжке он отметил: 4 сентября - артиллерийский обстрел, б сентября - бомбежка. Однажды ночью загорелось здание красивого особнячка напротив дома на Пушкарской. Вспышки пламени озарили колонны. Трещали старые балки. От дома остались груды черных кирпичей.

8 сентября враг занял Шлиссельбург, отрезав Ленинград от его юго-восточных коммуникаций. Горели Бадаевские склады. Никогда еще Шостакович не видел таких пожаров, как 8 сентября: тучи дыма закрыли небо.

В тот день композитор записал эскизы второй части, твердо решив не ограничиться одночастным сочинением. Запал работы не был исчерпан, хотелось писать еще: "Постепенно замысел разросся. Главное, что мне казалось важным раскрыть в музыке, - это любовь к людям, составляющим оплот культуры, цивилизации, жизни".

Возникла мысль озаглавить части: "Война", "Воспоминания", "Родные просторы", "Победа", но в процессе работы выяснилось, что заголовки ограничивают восприятие.

После 8 сентября на сон времени почти не оставалось. Пожары в городе не прекращались. Фронт доходил до Колпина. Шостакович никогда не считал себя храбрым человеком, однако в эту сентябрьскую пору быстро привык к обстрелам, бомбежкам и относился к ним с фатальным спокойствием.

Фашистские летчики, пытавшиеся разрушить Московский вокзал, сбросили несколько бомб на Дмитровский переулок. Мать Шостаковича со старшей дочерью и ее сыном - Митей-маленьким вынуждены были перебраться на улицу Зодчего Росси, в Хореографическое училище, в примыкавшую к медицинскому пункту комнатку с низкими потолками, которую можно было согреть дыханием. Здесь и расположились две женщины с ребенком, устроив постель на топчанах. Мария Дмитриевна, преподававшая в училище фортепианную игру, аккомпанировала балеринам, выступавшим в госпиталях; в шерстяных перчатках, телогрейке, она репетировала в холодных классах маленькие концертные номера вместе с педагогом Верой Сергеевной Костровицкой; чтобы поддержать Митю-маленького, ему отдавали свои порции похлебки.

Шостакович после утомительной работы отправлялся на улицу Зодчего Росси, поднимался по крутым лестницам на третий этаж, в маленькую комнату у площадки, приносил из своего пайка сбереженный ломтик хлеба, который Софья Васильевна разрезала на мелкие кусочки. Со стойкостью, выработанной долгой вдовьей долей, она умела ободрить, приласкать, дать нужный совет: все тянулись к седой приветливой женщине - матери Шостаковича.

С конца августа у композитора появилась новая обязанность. Управление по делам искусств Исполкома Ленгорсовета утвердило новый состав президиума Ленинградского отделения Союза композиторов. Шостаковича избрали и утвердили председателем президиума, В. Богданова-Березовского - ответственным секретарем. На улице Зодчего Росси, где находилось правление Союза, Шостакович участвовал в разных делах - в распределении дополнительных пайков, составлении списков и документов на эвакуацию, отправке детей из Ленинграда, формировании групп на строительство оборонных сооружений. По-прежнему охотно помогал он композиторам, слушал, советовал, убеждал, что не следует прерывать работы над крупными сочинениями. Его обращение к симфонии коллеги-композиторы восприняли как пример. В конце 1942 года, отчитываясь о деятельности Ленинградского отделения Союза композиторов, В. Богданов-Березовский так и написал: "Новое руководство считало, что полностью должна быть возобновлена прерванная в начале войны работа над крупными формами и чисто инструментальными произведениями... что создание такого рода произведений отнюдь не менее важно, чем оперативная работа над агитационной песней".

Оторвавшись от работы, Шостакович 14 сентября выступил в Большом зале филармонии в концерте, сбор с которого передавался в фонд обороны. В этом концерте участвовали также популярные оперные певцы В. Касторский, В. Легков, балерина О. Иордан, с которой композитор был знаком еще со времен постановки своего балета "Золотой век", ее партнер С. Корень, артисты Театра комедии Л. Сухаревская и Б. Тенин, артист Академического театра драмы им. А. С. Пушкина Б. Горин-Горяинов.

Концерт состоялся после дежурства на крыше консерватории. Шостакович отправился в Филармонию пешком. "За два-три квартала до зала филармонии (хотя только что окончилась очередная воздушная тревога, и никто не мог предвидеть, когда будет следующая), - вспоминал он, - ко мне непрестанно подходили люди со стереотипным вопросом: "Нет ли лишнего билетика на концерт?" ...Я с увлечением играл свои прелюдии для необычной аудитории и в столь необычной обстановке, совершенно позабыв об опасности: ведь люди собрались сюда, рискуя жизнью, подтверждая тем самым, что ее убить невозможно".

Художественная жизнь города продолжалась, хотя большая часть учреждений искусства эвакуировалась: Академическая капелла уехала в Киров, консерватория - в Ташкент, Филармония во главе с Е. А. Мравинским - в Новосибирск, Театр оперы и балета имени С. М. Кирова - в Пермь, Малый оперный театр - в Оренбург.

Дом № 2 на улице Зодчего Росси, где с 1932 по 1947 г. находилось Ленинградское отделение Союза советских композиторов
Дом № 2 на улице Зодчего Росси, где с 1932 по 1947 г. находилось Ленинградское отделение Союза советских композиторов

Шостакович провожал эвакуируемых, помогал, ссужал деньгами, особенно тех, у кого были маленькие дети. Сохранились его письма и телеграммы в Москву тогдашнему директору Музыкального фонда Л. Т. Атовмьяну о срочных фондах для помощи семьям композиторов-фронтовиков, для нужд Ленинградского Союза композиторов. Сам он, имея возможность уехать с любым учреждением, подлежавшим эвакуации, оставался в городе вместе с семьей, детьми - медлил под всякими предлогами. 23 сентября, когда сирена воздушной тревоги звучала одиннадцать раз и бомбы падали совсем рядом с Большой Пушкарской, у Первого Медицинского института (фашистские летчики метили в больницу), Шостакович сообщал Шебалину в Москву: "Живу я более или менее благополучно. Сочинил две части симфонии".

Блокадная обстановка становилась бытом. С 1 сентября Шостакович по рабочей карточке получал в день шестьсот граммов хлеба, дети - по триста граммов, Нина Васильевна - двести пятьдесят. Через декаду норму снизили для рабочих до пятисот граммов хлеба. Таяли запасы картофеля, сделанные предусмотрительной Феней Кожуновой. Все пустыннее становилось на улицах: шестьсот тысяч ленинградцев удалось вывезти на Большую землю.

* * *

В сентябре, когда Шостакович интенсивно сочинял Седьмую симфонию, на страницах газет, в агитплакатах все чаще звучала политическая сатира, воспитывавшая презрение к врагу. К сатире обратились Ольга Берггольц, Николай Тихонов, Борис Лавренев. Ленинградское радио ежедневно передавало фельетоны, частушки. Меткие сатирические сцены писал Михаил Зощенко. И все же, даже по сравнению с лучшими образцами сатиры того времени, то, что задумал Шостакович, стояло на ином уровне. Композитор был уже выдающимся мастером гротеска, беспощадным ко всему уродливому, создал галерею отрицательных образов: показал лик чиновничьей, полицейской России в опере "Нос", карикатурно изобразил "рождение" фашизма в балете "Золотой век", разложение человека под властью мещанства - в музыке к спектаклю "Клоп". И, главное, он понял, что одного осмеяния мало, что сатира должна быть беспощадной и обобщенной, раскрывающей истоки зла.

В таком понимании сказывался масштаб не только таланта композитора, но и его общественного мышления. В самую трагическую пору, как контраст безоблачности совсем недавнего прошлого, он рисовал фашиста-зверя, механически настойчивую поступь разрушения и обращался к людям с призывом: "Будьте бдительны! Отбросьте благодушие!"

В 7 часов утра 17 сентября к Шостаковичу приехал редактор Радиокомитета Георгий Макогоненко. Шостакович работал: записывал последние страницы второй части. Договорились о выступлении по радио. Днем Скерцо было завершено.

С Макогоненко отправились в Радиокомитет, по дороге Шостакович читал "Ленинградскую правду" с передовой статьей "Враг у ворот". За Кировским мостом попали под бомбежку.

В студии Шостакович на листке бумаги поспешно записал несколько слов для памяти. Диктор объявил: "Слушай, родная страна! Говорит город Ленина. Говорит Ленинград!"

Композитор говорил прямо в микрофон, стараясь сдерживать обычный торопливый темп своей речи. "Он говорил с большим внутренним волнением, голос его звучал чуть суховато, но был четок и абсолютно спокоен", - вспоминала Ольга Берггольц.

Жан-Ришар Блок, французский писатель, выступавший в радиопередачах для оккупированной Франции из Москвы, услышав голос Шостаковича, записал для своего репортажа: "Вся страна замолкает. На улицах приостанавливается движение. В чем дело? Говорит Ленинград. Голос, хорошо известный каждому русскому. И имя, тоже известное всему миру, - имя композитора Дмитрия Шостаковича".

Главным был вывод - жизнь в осажденном городе не прекращается.

"Я говорю с вами из Ленинграда в то время, - сказал Д. Шостакович, - как у самых ворот его идут жестокие бои с врагом, рвущимся в город, и до площадей доносятся орудийные раскаты... Два часа назад я закончил две первые части симфонического произведения. Если это сочинение мне удастся написать хорошо, удастся закончить третью и четвертую части, то тогда можно будет назвать его Седьмой симфонией. Для чего я сообщаю об этом? Я сообщаю об этом для того, чтобы радиослушатели, которые слушают меня сейчас, знали, что жизнь нашего города идет нормально. Все мы несем сейчас боевую вахту...

Советские музыканты, мои дорогие и многочисленные соратники по оружию, мои друзья! Помните, что нашему искусству грозит великая опасность. Будем же защищать нашу музыку, будем честно и самоотверженно работать... Музыка, которая нам дорога, созданию которой мы отдаем все лучшее, что у нас есть, должна так же расти и совершенствоваться, как это было всегда... И чем лучше, чем качественнее будет наше искусство, тем больше будет у нас уверенность, что его никогда и никто не разрушит".

Вечером 17 сентября композитор сыграл на Большой Пушкарской две части симфонии своим коллегам В. Богданову-Березовскому, Ю. Кочурову, Г. Попову - состоялось нечто вроде предварительного профессионального обсуждения. О нем сохранилась запись в дневниках В. Богданова-Березовского, в его книге "Дороги искусства".

"После кратких перемолвок, в продолжение которых Шостакович курил, сразу приступили к проигрыванию. Мы ждали необычного. И оно свершилось, увлекло и глубоко взволновало нас. Шостакович играл с подъемом, имитируя оркестровые краски, в ритмике обозначая строительную динамику формы, играл, как бы рассказывая о переполнявших его чувствах и мыслях. Мы е напряженным вниманием следили за величественным развитием. В широкой панораме возникал образ Родины могущественной, изобильной, картины дружного, радостного, мирного труда. Чем протяженнее и полнозвучнее становилась картина, завершающаяся умиротворенными, тихими интонациями, с тем большей неожиданностью и внезапностью воспринимался образ угрозы, возникающей из еле слышного, как бы издалека доносящегося мерного стука военного барабана и разрастающейся до размеров сокрушительного звукового урагана.

Это был непосредственный слепок с сегодняшней, переживаемой нами действительности...

После ошеломляющего впечатления, оставленного первой частью, не раздалось ни единой реплики. Автор нервным движением раскрыл папиросную коробку и закурил. Мне кажется, что впечатление, произведенное сыгранным, несколько заслонило от нас содержание второй части. Слушая эту прозрачную, подвижную музыку, следя за прихотливым бегом капризных и легких мелодических линий, приобретающих то доверительно-интимный, лирический, то тревожный характер, мы как бы ощущали нависшую над ней исполинскую тень потрясшего нас впечатления от только что слышанного... Все в один голос попросили повторить сыгранное. Но внезапно раздались звуки сирены, оповещающей воздушный налет. Дмитрий Дмитриевич предложил не прекращать музицирования, но сделать небольшой перерыв: жену и детей - Галину и Максима - надо было проводить в убежище.

Оставшись одни, мы все еще молчали. Любые слова казались неуместными после только что прослушанного... Нас гипнотизировала близость к таинственному, обычно скрытому от посторонних процессу творческого созидания и совсем особая экспрессия и проникновенность авторского исполнения, наделенного всеми богатейшими ресурсами "шостаковичского" пианизма, насыщенного возбужденностью, трепетом внутреннего состояния автора.

Дом № 29/37 на Большой Пушкарской улице, где создавалась Седьмая симфония
Дом № 29/37 на Большой Пушкарской улице, где создавалась Седьмая симфония

Вторичное исполнение усилило и углубило реакцию. На этот раз послышались горячие, восторженные восклицания. В сознании не унимались вибрирующие, будоражащие звуки. Но надо было спешить по домам. Воздушная тревога кончилась, но все знали - ненадолго.

До Кировского моста дошли пешком. Возле него сели в трамвай и, достигнув середины моста, увидели провалы наружной стены одного из дворцов на набережной, а вдали зарево пожаров... Увиденное перекликалось с только что услышанным. Впечатления от симфонии сливались с переживаниями непосредственных событий дня".

Воодушевленный одобрением коллег, Шостакович решил форсировать дальнейшую работу, но 19 сентября день выдался очень трудный: сирена выла шесть раз, падали бомбы на Новую Деревню, на Большой Пушкарской треснула стена шестиэтажного дома.

20 сентября "Ленинградская правда" с согласия Шостаковича сообщила о работе композитора и первом знакомстве его коллег с новым сочинением. Уже сама весть о том, что Шостакович трудится в условиях начавшейся блокады, ободряла слабых, помогала побеждать страх, находить место в творческом строю.

Двенадцать дней ушли на третью часть: когда мог, писал до тридцати страниц партитуры в день. Бомбеж-ки и обстрелы не прекращались. Силы убывали от недоедания, ко ничто не ослабляло рабочий ритм.

Заканчивая третью часть, он сделал маленький перерыв - на один вечер 25 сентября. Ему исполнилось тридцать пять лет, и друзья решили отметить эту дату. У Кошеверовой сохранились бутылка джина и черные сухари с солью, у Шостаковичей - немного картошки. Скудный ужин изящно сервировали. Шостакович чувствовал себя спокойно, не иссякала жизнерадостность, прежде всего как радость сохранившейся творческой силы. Симфония сложилась полностью: он знал и чувствовал, что она удается, и немногое уже оставалось записать.

Первоначальная идея одночастности сказалась в том, что первая часть приняла на себя главную образную "нагрузку", стала центром произведения - с "эпизодом нашествия, с картиной жестокой битвы, гибели людей, неимоверного страдания. Столкновения добра и зла, света и тьмы давались в первой части обнаженно, зримо. И следующее затем Скерцо воспринималось как отсвет минувшего - лирическое интермеццо с контрастной серединой.

Настроение третьей части сам автор определил как "упоение жизнью, преклонение перед природой", как образ любимого Ленинграда - своего дома, сурового, гордого. Вечная красота города звучала в медленной, щемяще-печальной музыке третьей части, законченной 29 сентября.

30 сентября позвонили из Смольного с категорическим распоряжением об эвакуации: "Раз вас вывозят - значит нужно" - так решил член Военного совета фронта, первый секретарь горкома КПСС А. А. Кузнецов.

На рассвете 1 октября Дмитрий Дмитриевич и Нина Васильевна с детьми прощались с родными: на набережной Красного Флота - с родителями жены и ее сестрой, художницей Ириной, потом на улице Зодчего Росси - с Софьей Васильевной и сестрой Марией.

О длительности отъезда не думалось. Вещей с собой на самолет захватили мало: только необходимое детям к зиме и большую куклу, с которой не могла расстаться Галя. Рукопись Седьмой симфонии положили в чемодан с одеждой.

На полпути сделали посадку в лесной деревне, на временном аэродроме, помогли летчику сгрузить несколько ящиков с боеприпасами, перевязочным материалом и медикаментами. Самолет замаскировали срубленными соснами. Ночевали в лесном домике.

В столицу прилетели в самое тяжелое время: серьезная опасность заставила начать эвакуацию учреждений, дипломатического корпуса. Гостиница "Москва", где поселили Шостаковича, была заполнена военными. Над столицей шли воздушные сражения. Привычные по Ленинграду сигналы тревоги звучали все чаще; в номере оставаться не удавалось - заставляли спускаться в подвал.

Редакции газет направили корреспондентов для интервью о симфонии: первые сообщения о ней уже появились в "Правде", "Комсомольской правде", "Вечерней Москве", среди фронтовых известий, полных тревоги. Первые лаконичные строки, вызвавшие интерес, требовали продолжения: что написал Шостакович, как идет работа? 8 и 9 октября были опубликованы заметки, записанные по устному рассказу композитора: "Моя Седьмая симфония" - в "Вечерней Москве" и "В дни обороны Ленинграда" - в газете "Советское искусство". Фрагменты симфонии композитор сыграл на рояле писателю Евгению Петрову.

Спустя несколько дней Шостакович стал проситься обратно, в родной город, уже замкнутый кольцом блокады. 12 октября он заявил: "Ленинград - моя родина; Ленинград - это для меня мой дом. И я обязательно должен туда вернуться, как бы там трудно ни было... Когда горит твой дом, надо быть там и тушить пожар". В тот день на встрече в Центральном Доме работников искусств в Москве вместе с Шостаковичем выступила группа ленинградских музыкантов, рассказавших о борьбе защитников города на Неве. Ораторский талант Шостаковича, вспоминал об этом вечере Б. Филиппов, "находился в заметном противоречии с талантом композиторским. Но и не блистая красноречием, он все же глубоко взволновал аудиторию".

Д. Д. Шостакович и дирижер С. А. Самосуд перед премьерой Седьмой симфонии. 1942 г. Публикуется впервые
Д. Д. Шостакович и дирижер С. А. Самосуд перед премьерой Седьмой симфонии. 1942 г. Публикуется впервые

По решению Советского правительства Большой театр вместе с некоторыми другими учреждениями временно эвакуировался в Куйбышев. Туда уезжали друзья Шостаковича - пианист Лев Оборин, художник Петр Вильяме с женой Анной, певец Александр Батурин, арфистка Вера Дулова. Московскую консерваторию направляли в Саратов, предложив выехать с ее педагогами и Шостаковичу. Поскольку его хлопоты о возвращении в Ленинград результатов не дали, он согласился, попросив Шебалина - председателя Московского отделения Союза композиторов - включить его в композиторскую группу вместе с В. Я. Шебалиным, А. И. Хачатуряном, Д. Б. Кабалевским.

При посадке в поезд в суматохе Шостаковичи потеряли вещи. Композитор был очень угнетен: вместе с вещами пропала рукопись симфонии.

Ехали долго. "На четвертые сутки, - читаем в воспоминаниях Е. Петрова, - мы проехали через Волгу. На каждой станции мы узнавали, что Москва держится". Утомленный дорогой, надеявшийся вскоре вернуться в Москву, Шостакович решил не ехать в Свердловск, куда следовала группа композиторов. Высадился в Куйбышеве. С вокзала, с детьми на руках, побрели в одну из школ, где разместилась первая группа артистов Большого театра.

В коридоре школы их увидела Анна Вильяме и привела в свою маленькую комнату. Вспомнили о рукописи симфонии, помчались на вокзал и по счастливой случайности разыскали среди грузов, адресованных на Урал, тюк, в котором она была упакована.

Недели две Шостаковичи прожили вместе с Вильямсами, разделив комнату ситцевым пологом. В ноябре получили свою комнату. Расположившись, тотчас же сообщили Шебалину адрес: Куйбышев. Улица Фрунзе, дом № 140, квартира 13. Прописав жену, Шостакович отправился в военкомат, настаивая на том, чтобы его призвали в действующую армию. Его направили на медицинскую комиссию, обследовали и признали к военной службе негодным.

Из съехавшихся в Куйбышев музыкантов сформировалось отделение Союза композиторов. Правление отделения возглавил Шостакович. Главным своим делом он считал заботу о семьях музыкантов-фронтовиков. Имея теперь жилье, давал приют нуждавшимся в ночлеге: случалось, размещал в своей комнате пять-шесть человек, а сам спал на полу. К жизни на людях привыкли.

О ленинградских музыкантах Шостакович узнавал по письмам и рассказам тех, кто добирался до Куйбышева. Удивительную жизнестойкость проявил один из его первых учеников - Орест Евлахов. Преодолевая голод, страдания из-за обострившейся болезни, он ие поддавался унынию, сочинял музыку, успешно выполнял обязанности секретаря композиторской организации блокадного города. С ним Шостакович поддерживал постоянную переписку, делился новостями с Большой земли, рассказывал о себе. Евлахов сообщал ему, что композиторы В. Фризе, В. Томилин, М. Глух, Т. Оганесян закончили краткосрочное училище младших лейтенантов и стали командирами взводов. К. Малаховский погиб на понсарном посту во время воздушного излета. Работали творческие группы при Политическом управлении Краснознаменного Балтийского флота и Доме Красной Армии имени С. М. Кирова. Многие воинские части получили собственные песни: О. Евлахов сочинил "Песню 325-го инженерного батальона", Г. Носов - "Песню 245-го стрелкового полка", Н. Смыслова - "Песню 315-й стрелковой дивизии", 10. Кочуров - "Песню 94-го артиллерийского полка".

При Ленинградском отделении Союза композиторов возникла исполнительская секция, в состав которой вошли певцы А. Атлантов, В. Легков, Е. Боголюбова, Н. Петрова, Л. Квинихидзе, пианист А. Каменский, балалаечник Б. Трояновский, скрипач С. Панфилов, аккордеонистка К. Кипарская. Вместе с композиторами А. Митюшиным, В. Маклаковым, Н. Ганом, Н. Фоминым, А. Владимирцовым, В. Сорокиным, М. Матвеевым, В. Запольским исполнители выступали с шефскими концертами в воинских частях, госпиталях, командах МПВО.

Узнавая все это, Шостакович тосковал, мучился тыловой жизнью. Только одно могло оправдать для самого композитора его жизнь в тылу - работа над Ленинградской симфонией.

В конце декабря она пошла быстро: хотелось завершить год итоговой нотой в партитуре. Поставив 27 декабря на последней странице точку и тотчас же перелистав партитуру, закрыл ее с множеством беспокойных мыслей. Кто и где сможет впервые представить такую симфонию? В Москве и Ленинграде это не позволяла сделать фронтовая обстановка. Многие музыканты периферийных оркестров находились в армии. Масштаб же симфонии требовал необычного состава: где было взять восемь валторн, шесть труб и шесть тромбонов? Можно ли было рассчитывать на то, что удастся удержать внимание слушателей в течение семидесяти пяти минут - ведь основными слушателями были фронтовики, приезжавшие на короткие побывки, да рабочие, урывавшие от труда редкую свободную минутку. Не правильней ли было бы ограничиться первой частью произведения?

Не оставалось сомнений, что если важнейшим "экзаменом" в довоенной творческой биографии Шостаковича была Пятая симфония, то теперь, в военную годину, Седьмая симфония, посвященная Ленинграду, стала испытанием еще более ответственным. Композитор не имел права на неудачу или полууспех: он понимал, как многого от него ждут.

Из-за необжитости квартиры один из первых показов состоялся на квартире В. Г, Дуловой и А. И. Батурина. Пригласили туда Л. Оборина и дирижера Большого театра А. Мелик-Пашаева, которому Шостакович намеревался, если симфония ему понравится, предложить ее для премьеры.

"Собрались мы впятером. Шостакович стал играть, а Оборин по партитуре подыгрывать верхние голоса, - рассказывает Вера Георгиевна Дулова. - Во время исполнения раздался телефонный звонок: проживавший этажом ниже С. А. Самосуд услышал незнакомую музыку и просил разрешения присоединиться к нам.

Симфония его, как и всех присутствовавших, потрясла, и он сразу же забрал партитуру, заявив, что начнет репетиции чуть ли не на следующий день: он был решителен и тверд, наш главный дирижер, и Шостакович сказал:

- Самосуд обеспечит много репетиций".

Для репетиций отвели зал Дворца культуры, где намечалось провести и премьеру. Репетировал дирижер с оркестром с января 1942 года ежедневно по утрам, фразу за фразой, ничего не упуская, ничего не предоставляя воле случая. "Мне повезло, - сообщал автор Шебалину. - Оркестр ГАБТа сейчас мало работает и потому приналег очень старательно на симфонию, над которой работают много и добросовестно". Сказывалась не только обычная требовательность, тщательность Самосуда, но и понимание им исторической ответственности предстоящей премьеры, ее патриотического значения. Он так и писал тогда: "Седьмая симфония Шостаковича важна для нас не только как выдающееся музыкальное произведение последнего полувека. Значение симфонии - в ее глубоком политическом звучании. В тот момент, когда весь мир повержен в пучину небывалого катаклизма, - в этот момент именно в Советской стране появляется такой Эльбрус музыкального творчества, как Седьмая симфония".

Характер музыки отвечал индивидуальности дирижера: пластика ее образов, открытая эмоциональность, красочная палитра партитуры - это было как раз то, к чему стремился Самосуд, интерпретируя классические музыкальные драмы в оперном театре.

До 11 февраля продолжались репетиции оркестровых групп. Отдав дирижеру единственный экземпляр партитуры, Шостакович следил за работой по эскизным листкам, помечая в них карандашом то, что требовало исправлений: "стало громковато и грубовато", "тише виолончели", "не забыть о литаврах на странице 90", "басы без акцентов", "неточен такт" и т. п. Самосуд на рукописи пометок не делал, учитывая, что этот единственный экземпляр, видимо, пойдет вскоре в печать.

Первая проба - проигрывание двух частей произведения всем оркестром прошла удачно: "Звучало весьма прилично,- сообщал Шостакович Шебалину. - Очевидно, скоро состоится первое исполнение. Если бы ты в день премьеры или несколько раньше приехал бы в Куйбышев, я был бы невероятно счастлив".

Пока шли репетиции, в "Известиях" появилась небольшая заметка Шостаковича "Моя Седьмая симфония", в которой, изложив кратко ее содержание, он писал: "Моя мечта, чтобы Седьмая симфония в недалеком будущем была исполнена в Ленинграде, в родном моем городе, который вдохновил меня на ее создание".

Б. И. Загурский - один из организаторов исполнения Седьмой симфонии в блокадном Ленинграде
Б. И. Загурский - один из организаторов исполнения Седьмой симфонии в блокадном Ленинграде

Премьера состоялась 5 марта 1942 года в зале Куйбышевского Дворца культуры и транслировалась по радио на всю страну. В артистической, где установили репродуктор трансляции, собрались перед выходом на сцену все оркестранты. Трансляция началась словами: "Говорит Москва. Говорит Москва", - хотя передача велась из Куйбышева. Шостакович произнес перед микрофоном вступительное слово: "Нет более благородных и возвышенных задач, чем те, которые вдохновляют нас на борьбу с темными силами гитлеризма. И когда грохочут пушки, поднимают свой могучий голос наши музы".

20 марта 1942 года Шостакович вылетел в Москву на премьеру симфонии в столице. Полет продолжался около четырех часов, которые композитор провел у иллюминатора, жадно вглядываясь в пейзажи родной страны. Подмосковная земля хранила следы недавних боев: покореженная фашистская техника, заграждения, надолбы, противотанковые рвы, земляные укрепления... Это была уже иная картина, нежели в то время, когда он летел из Ленинграда в Москву.

В день московской премьеры 29 марта 1942 года по предложению "Правды" автор симфонии сообщал на ее страницах: "Почти вся симфония сочинена мною в моем родном городе Ленинграде. Город подвергался бомбардировкам с воздуха, по городу била вражеская артиллерия. Все ленинградцы дружно сплотились и вместе со славными воинами Красной Армии поклялись дать отпор зарвавшемуся врагу. В эти дни я работал над симфонией, работал много, напряженно и быстро. Мне хотелось создать произведение о наших днях, о нашей жизни, о наших людях, которые становятся героями, которые борются во имя торжества нашего над врагом, которые делаются героями и побеждают... Нашей борьбе с фашизмом, нашей грядущей победе над врагом, моему родному городу Ленинграду я посвящаю свою Седьмую симфонию".

Во время концерта была объявлена воздушная тревога. На пюпитр дирижера одна за другой легли записки с просьбой о перерыве, но он продолжал дирижировать. Миллионы людей слушали радиотрансляцию симфонии - и в Советском Союзе, и за рубежом.

Первые исполнения вызвали волну откликов в советской и иностранной прессе, Писатель Алексей Толстой считал, что симфония возникла "из совести русского народа, принявшего без колебаний смертный бой с черными силами, и выросла до размеров большого мирового искусства... потому что она рассказывает правду о человеке в небывалую годину его бедствий и испытаний". Тему нашествия А. Н. Толстой передавал так:

"Она возникает отдаленно и вначале похожа на какую-то простенькую и жутковатую пляску, на приплясывание ученых крыс под дудку крысолова. Как усиливающийся ветер, эта тема начинает колыхать оркестр, она овладевает им, вырастает, крепнет. Крысолов со своими железными крысами поднимается из-за холма... Это движется война. Она торжествует в литаврах и барабанах, воплем боли и отчаяния отвечают скрипки. Й вам, стиснувшему пальцами дубовые перила, кажется: неужели, неужели все уже смято и растерзано? В оркестре - смятение, хаос.

Нет, человек сильнее стихии. Струнные инструменты начинают бороться. Гармония скрипок и человеческие голоса фаготов могущественнее грохота ослиной кожи, натянутой на барабаны. Отчаянным биением сердца вы помогаете торжеству гармонии. И скрипки гармонизируют хаос войны, заставляют замолкнуть ее пещерный рев.

Проклятого крысолова больше нет, он унесен в черную пропасть времени. Смычки опущены - у скрипачей, у многих на глазах слезы. Слышен только раздумчивый и суровый, - после стольких потерь и бедствий, - человеческий голос фагота. Возврата нет к безбурному счастьицу. Перед умудренным в страданиях взором человека - пройденный путь, где он ищет оправдания жизни".

Еще более конкретизируя содержание симфонии, писатель Евгений Петров видел в музыке "прощание матерей с детьми и нежность невест с женихами, идущими на фронт. Я видел напряжение городов, застывших в ожидании незримого чудовища с цинковой мордой, что летело к ним по черному ночному небу. Я видел твердых и слабых людей. Я видел лучи прожекторов и текучие пунктиры трассирующих пуль, отражающихся в стеклах высоких домов. Я видел снова фронтовые дороги и снова ощущал то невыразимое чувство, что охватывает человека, пересекающего некую никем точно не установленную линию фронта; и тело бойца, навеки приникшего к земле головой, обращенной в сторону врага; и полевой перевязочный пункт, и врача в окровавленных резиновых перчатках, и сестру, принимающую последний вздох героя, и нашу русскую природу, и детей, и человеческую страсть, и нежность, и горе, и улыбку, и мужество бойца, и все тo, что составляло наши мысли и чувства в первые эдесяцы войны...

Первое издание Седьмой симфонии с дарственной надписью автора композитору О. А. Евлахову
Первое издание Седьмой симфонии с дарственной надписью автора композитору О. А. Евлахову

И сердце все время было сжато рукой худого, бледного человека с острым носом и рыжеватым хохолком... И потом он в последний раз еще немного сильнее сжал мое сердце своей всемогущей и ласковой рукой, И тогда показалось, что уже нельзя дышать от муки счастья.

Это был финал.

Этот финал должен играть на Красной площади ©ркестр в пять тысяч человек в светлый день нашей победы над врагом.

Это торжество правды. Торжество человека, который мыслит и чувствует.

Музыка так хороша даже помимо ее содержания, просто по тем звукам, которые слышишь, что с нею не хочется расставаться.

Ее хочется слышать еще и еще раз. Хочется, чтобы она была у тебя дома, чтобы она всегда была с тобой".

Общественную значимость симфонии подчеркнул в своей статье, опубликованной в "Правде", видный деятель Коммунистической партии Емельян Ярославский: "Его своеобразный талант развернулся в великом городе, который любит весь советский народ, который дорог всему прогрессивному человечеству... Дмитрий Шостакович - сын большого города, города трех революций, красивейшего города, с богатой историей и богатой культурой. С жизнью Ленинграда связаны и все значительные моменты творчества Д. Шостаковича".

С публицистическими откликами на симфонию выступили в центральной прессе музыканты Л. Оборин, Д. Ойстрах, Н. Голованов, Д. Цыганов, В. Мурадели, А. Гаук, Н. Мясковский. Газета "Литература и искусство" посвятила симфонии передовую статью. Всего за первые месяцы после исполнения Седьмой симфонии в советской прессе было опубликовано семьдесят семд" материалов, положивших начало литературе об этом произведении.

Второе исполнение симфонии в Москве прошло 30 марта, третье - 6 апреля. А на следующий Щшь автор отнес рукопись в издательство - свой единственный экземпляр, который вез из блокадного Ленинграда. К трем частям, записанным в Ленинграде темно-зелеными чернилами, добавилась четвертая, написанная уже синими чернилами, не столь торопливо. Поначалу заглавие и состав оркестра Шостакович не внес - сделал это перед сдачей в печать: всего получилась 141 страница формата 37Х24,5 сантиметра. По партитуре видно, что кое-где добавочные партии духовых инструментов вписывались позже. Автор пояснял: "Участие этих инструментов в исполнении симфонии обязательно", - и подчеркнул последнее слово. В центре обложки вывел четко: "Посвящается городу Ленинграду".

Печатание шло быстрыми темпами: 11 апреля 1942 года нотный текст проверил редактор, 14 апреля подписал Главрепертком. Тираж семьсот экземпляров частично напечатали в октябре, к двадцатипятилетию Великой Октябрьской социалистической революции; корректурные оттиски распространились и раньше. Их вместе с драгоценным оригиналом тотчас же передали в Государственный Центральный музей музыкальной культуры имени М. И. Глинки, как историческую реликвию.

11 апреля 1942 года было опубликовано постановление Совета Народных Комиссаров СССР: Д. Д. Шостаковичу за Седьмую симфонию присудили Государственную премию первой степени.

Вскоре ему было присвоено звание заслуженного деятеля искусств РСФСР. Так высоко оценили партия и Советское правительство выдающуюся симфонию Д. Д. Шостаковича.

* * *

Трансляцию московской премьеры Седьмой симфонии слушали в блокадном Ленинграде. В тот вечер в Радиокомйтете собрались все музыканты. Их было очень немного - всего пятнадцать человек. Но эта пятнадцать решили: во что бы то ни стало Ленинградская симфония должна быть исполнена в Ленинграде.

Единственным симфоническим дирижером в городе оставался Карл Ильич Элиасберг - тот самый ученик консерваторского скрипичного класса, с которым Шостакович играл ансамбли в рабочих клубах. Связав свою судьбу с оркестром Рйдиокомитета, Элиасберг с 1937 года стал его главным дирижером.

Сотрудники Радиокомитета, как учреждения связи, не эвакуировались. К. И. Элиасберг с женой, пианисткой-аккомпаниатором Н. Д. Бронниковой, и оркестрантами, не мобилизованными в армию, продолжали выступления в осажденном городе. Они несли теперь всю ответственность не только за радиоконцерты, но и за филармонические; играли разнообразную музыку, в том числе произведения Шостаковича.

Сцена из балета 'Ленинградская симфония' Ленинградском Академическом театре оперы и балета имени С. М. Кирова
Сцена из балета 'Ленинградская симфония' Ленинградском Академическом театре оперы и балета имени С. М. Кирова

Но после 27 декабря 1941 года музыка замерла. Горсточка людей в наступившие лютые морозы, слабея от голода и холода, жила в здании Радиокомитета, чтобы защищать здание от бомб и снарядов, передавать самые необходимые вести, обращаясь к воинам и жителям осажденного города, как это делала Ольга Берггольц.

Добираясь ежедневно с Десятой линии Васильевского острова до Дома радио на Малой Садовой улице, Элиасберг возвращался домой с дрожжевым супом для жены, от слабости уже не ходившей. Однажды он упал на Дворцовом мосту - суп пролился: это было страшно.

К весне открылся стационар в гостинице "Астерия". Элиасберга свезли туда на детских саночках, немного подкормили, и он смог хоть с трудом передвигаться. С фронта после контузии возвратился Б. И. Загурский, назначенный на свою прежнюю должность начальника управления по делам искусств Исполнительного комитета Ленинградского городского Совета депутатов трудящихся. Он пригласил Элиасберга в Большой драматический театр имени М. Горького - одно из немногих отапливаемых помещений, где шли спектакли - драмы, оперетты и где помещалось Управление. "Далеким показался мне путь от "Астории" до Большого драматического, - вспоминал К. И. Элиасберг. - В комнатке на третьем этаже я нашел Загурского, еще не оправившегося от контузии, большого, в жестокой цинге. Он лежал на койке, укрывшись шинелью, а рядом дымилась, обогревая помещение, "буржуйка"... Он тепло приветствовал меня и задал вопрос: можно ли восстановить оркестр? Он обещал при этом всяческую помощь. Из разговора я нонял, что положение с продовольствием несколько улучшилось и есть возможность поддержать оркестр - если он сможет существовать как исполнительский коллектив".

Восстановление оркестра проходило по-деловому: "Вопрос решился еще дня через два на маленьком совещании в той же комнате. Присутствовали Загурский, я и инспектор оркестра А. Прессер. Прессер принес список оркестра, вернее - бывшего оркестра. Почти все фамилии в списке были окаймлены черным жди красным. Черным - 27 фамилий оркестрантов, умерших за минувшие месяцы, красным - большинство остальных, еще живых; но. нетрудоспособных".

Вывесили объявление и прочитали его по радио: "Просьба ко всем музыкантам Ленинграда явиться в Радиокомитет". Но кто мог прийти? Художественный руководитель радиовещания Яков Бабушкин разыскивал оставшихся в живых. "Как оживились эти люди, когда мы стали вытаскивать их из темных квартир, - вспоминал он. - Это было трогательное до слез зрелище, когда они извлекли свои концертные фраки, свои скрипки, виолончели, флейты, и здесь, под обледеневшими сводами Радиокомитета, начались репетиции..."

Вагурский добился дополнительных пайков для музыкантов, исполнителям на духовых инструментах выдали продуктовые карточки для рабочих. Начавшиеся репетиции дирижер проводил с беспощадной требовательностью. Интуицией опытного воспитателя оркестра чувствовал, что только так можно было поднять людей, стряхнуть оцепенение суровой зимы. Изумленные, обрадованные неожиданной в этих уело виях властностью, как бы переносившей их в привычную обстановку, музыканты трясущимися руками поднимали скрипки и флейты, с готовностью внимая каждому слову и указанию дирижера. "Вражеские бомбежки продолжались, артиллерийские обстрелы усиливались. Нервы - в постоянном напряжении. Н© ведь так жили все ленинградцы, - вспоминал К. И. Элиасберг. - Мы убедились, что Ленинграду нужен оркестр, и как члены его единственного музыкального коллектива хотели дать ленинградцам все, что могли. Каждый день, за редким исключением, репетировали утром и вечером".

Постоянную поддержку возрождаемому оркестру оказывал Ленинградский горком партии. Секретарь горкома Александр Иванович Маханов, непосредственно занимавшийся всеми вопросами художественной жизни города, стал своеобразным шефом оркестра. Музыканты иногда работали ночами, требовались ночные пропуска для передвижения по городу, - Маханов звонил коменданту города, полковнику Денисову, и артисты получили пропуска. Заболевал оркестрант - Маханов устраивал его в госпиталь. Узнав, что Элиасберг пешком ходит дважды в день с Васильевского острова в Радиокомитет, секретарь горкома распорядился поселить дирижера вблизи Дома радио, в здании Филармонии. Выбрали свободную служебную квартиру на шестом этаже - там было электроосвещение и теплились батареи отопления.

Вокруг оркестра сразу же сплотились певцы, оставшиеся во фронтовом городе: С. П. Преображенская, Н. Л. Вельтер, В. И. Касторский.

5 апреля 1942 года в Театре драмы имени А. С. Пушкина состоялось открытие концертного сезона. Физических сил на два отделения не хватало. Ограничились одним: сыграли "Торжественную увертюру" А. К. Глазунова, отрывки из балета П. И. Чайковского "Лебединое озеро". Н. Вельтер одела арию Орлеанской девы из одноименной оперы П. И. Чайковского, В. Касторский - арию Сусанина из оперы М. И. Глинки "Иван Сусанин".

Теперь можно было подумать об исполнении Седьмой симфонии. Я. Бабушкин запросил с Большой земли партитуру. 2 июля летчик Литвинов вместе с медикаментами для госпиталей доставил из Москвы четыре объемистые тетради. Он лично привез их в Радиокомитет. В "Ленинградской правде" появилось сообщение: "В Ленинград доставлена на самолете партитура Седьмой симфонии Дмитрия Шостаковича. Публичное исполнение ее состоится в Большом зале филармонии".

Получив партитуру и нетерпеливо пробежав глазами первую страницу с перечнем состава оркестра, Элиасберг приуныл: подавляющая часть оркестрантов-духовиков находилась на фронте, необходимого состава оркестр не имел. "Читая" музыку дальше, охватывая ее внутренним слухом, восхищаясь мастерскими приемами оркестровки, Элиасберг как дирижер испытывал огорчение: видимо, симфония еще не могла прозвучать в Ленинграде.

И все же дирижер отправился к начальнику Политического управления Ленинградского фронта генералу Д. Холостову с просьбой о музыкантах-духовргках. Генерал Холостов удивился, пошутил: "Бросим воевать, пойдем играть" и уже серьезно осведомился:

Где находятся духовики?

Некоторые совсем рядом, на углу Садовой и улицы Ракова, в комендантском оркестре, - осмелев, ответил дирижер.

- А остальные? Как их на фронте искать?

- Разрешите прибыть через день, - попросил Элиасберг.

Возвратившись в Радиокомитет, он занялся необычной работой: собирал письма, поступившие с фронта и адресованные коллегам-оркестрантам. На письмах значились номера полевых почт. Эти номера дирижер тщательно переписал: составился внушительный перечень тех, кто, по недавним сведениям, был жив и воевал. Оставалось выяснить - где?

Дом № 26/28 по Кировскому проспекту, где в квартире № 1 (на первом этаже) находилась депутатская приемная Д. Д. Шостаковича
Дом № 26/28 по Кировскому проспекту, где в квартире № 1 (на первом этаже) находилась депутатская приемная Д. Д. Шостаковича

Элиасберг вновь поехал к Холостову с номерами полевых почт и фамилиями: по номерам определили местонахождение частей, и Политуправление отдало приказ откомандировать музыкантов-бойцов в Радиокомитет.

В те горячие дни на пустынном Невском проспекте часто видели высокого худого человека в очках, усердно крутившего педали дорожного велосипеда, на руле которого висела кастрюля - на случай, если удавалось раздобыть порцию каши жене: это Элиасберг ездил то в Смольный, то к Политехническому институту, где тогда помещалось Политуправление фронта, чтобы решить какие-то дополнительные вопросы, связанные с предстоящей премьерой. Велосипедные "прогулки", заботы изматывали полуголодного, больного музыканта, но воодушевляла цель - во что бы то ни стало сыграть симфонию, хорошо сыграть. Этому делу в Ленинграде помогали все, кто мог. Элиасберг вспоминал, как однажды, встретив его у Филармоний, прихрамывающий незнакомый человек в шинели Поздоровался и протянул кулек - "Возьмите для вас и оркестра": в кульке было 300 граммов крупы, вероятно, самое ценное, что имел любитель музыки.

В оркестр прибыло семнадцать духовиков: в их отпускных свидетельствах значилось лаконично - "командируется в оркестр Элиасберга". Репетиции начались в июле.

10 июля 1942 года Ольга Берггольц с радостью и гордостью объявила по радио: "Оркестр Радиокомитета начал готовить Седьмую симфонию Шостаковича. Через месяц-полтора в открытом дневнике города - на славных стенах его - появится новая страница: афиша, извещающая о первом исполнении Седьмой симфонии в Ленинграде. Может быть, эта афиша будет висеть рядом с пожелтевшим прошлогодним воззванием "Враг у ворот!". Может быть, к тому времени это воззвание будет уже только историей. Но пока оно еще звучит. Да, враг все еще у ворот...".

Две недели оркестр, репетируя Седьмую, продолжал интенсивную концертную работу, выступая с классическими программами: 12 июля игрались сочинения Г. Берлиоза и И. Штрауса, 14 - отрывки из оперетт, 15 - Итальянская симфония Ф. Мендельсона, 18 - Соль-мажорная симфония И. Гайдна, 25 - Соль-мажорная симфония В. Моцарта. Выступали в филармоническом зале, в Саду отдыха.

С 29 июля целиком отдались подготовке Седьмой, репетируя по пять-шесть часов ежедневно, утром и вечером; особенных усилий потребовала, естественно, подготовка духовой группы. Хотя ее основу составили музыканты из духовых оркестров, которыми руководили опытные дирижеры, за год войны профессиональные навыки исполнителей снизились. В симфоническом оркестре духовикам приходилось как бы заново привыкать к ансамблю, тонким градациям звучности, указаниям дирижера, его жестам. Элиасберг старался всячески помочь фронтовикам перед такой ответственной филармонической премьерой.

За ее подготовкой наблюдали руководители Ленинградской партийной организации. Алексей Александрович Кузнецов в конце июля выкроил время, чтобы поговорить с дирижером. Элиасберг на неизменном велосипеде приехал в Смольный к часу ночи. "Смольный жил напряженно, чувствовалось, что здесь разницы между днем и ночью не делали. Кузнецов, называя меня на ты, сказал радушно: - Молодец, Элиасберг, много слышал об оркестре хорошего..." - вспоминал дирижер.

Как и в мирные дни, К. И. Элиасберг объявил открытую генеральную репетицию - для музыкантов города. В дневнике В. М. Богданова-Березовского читаем романтическое описание: "Необычайно волнует вид зала, парадного, как и прежде, с его красивым сочетанием ослепительной белизны, позолоты и мягких тонов малинового бархата, с его безупречными архитектурными пропорциями и акустической чистотой... Зал причудливо освещен нимбом солнечных лучей, проникающих сквозь раскрытые створки высоких "потолочных" окон, заделанных фанерными листами... Совсем новыми для меня были последние две части симфонии. Но, несмотря на то что впечатление от первых двух частей, слышанных еще в сентябре в авторском исполнении на рояле, все время сохранялось, жило в слуховой памяти, и эти части предстали передо мной как новые. Так необычен и по-особому свеж их оркестровый облик, в особенности в центральном вариационном эпизоде первой части... Нельзя говорить о впечатлении от симфонии. Это не впечатление, а потрясение..."

9 августа 1942 года для ленинградцев было не простой датой - в этот день гитлеровцы намеревались захватить город; у них были заготовлены даже пригласительные билеты на банкет в ресторане "Астория". Теперь ленинградцы приготовили пригласительные билеты на концерт 9 августа 1942 года. Афишу удалось отпечатать лишь в нескольких экземплярах. Один из них сохранился в Государственной Публичной библиотеке имени М. Е. Салтыкова-Щедрина. Афиша сообщала: "Управление по делам искусств Исполкома Ленгорсовета и Ленинградскрш комитет по радиовещанию, рольшой зал Филармонии. Воскресенье, 9 августа 1942 года. Концерт симфонического оркестра. Дирижер К. И. Элиасберг. Шостакович. Седьмая симфония (в цервый раз)".

Д. Д. Шостакович с детьми Галиной и Максимом. 1946 г
Д. Д. Шостакович с детьми Галиной и Максимом. 1946 г

Командующий Ленинградским фронтом генерал армии Л. А. Говоров приказал огнем батарей 42-й армии предупредить вражеский обстрел, который мог прервать исполнение. Операция называлась "Шквал". Ленинградцы, конечно, не знали о ней, и только спустя многие годы стало известно, почему, поздравляя дирижера, Л. А. Говоров сказал после концерта: "А мы для вас сегодня тоже славно поработали".

Августовский вечер был еще светел, когда стал заполняться белоколонный зал. Приходили заранее, за час-полтора, опасаясь, что может помешать тревога, да и хотелось насладиться не только музыкой, но и самим залом. Едва отогревшийся за лето, убранный усилиями коменданта Арсения Петрова, оберегавшего помещение с начала войны, зал казался нарядным.

9 августа 1942 года шел 355-й день блокады. Лето сливалось с первыми приметами осени слишком быстро: истощенным людям не хватало тепла. Солнце светило сухо и тускло.

Направляясь на концерт, некоторые постоянные филармонические слушательницы одели довоенные бархатные платья, подчеркивавшие теперь худобу и бледность. Моряки в бескозырках, видимо, впервые попавшие в Филармонию, разглядывали зал с изумлением. Стайками гуляли в фойе девушки из комсомольских бытовых отрядов. Обладатели довоенных концертных абонементов искали друг друга на привычных местах. Музыкантов было немного: остававшиеся в городе, не ушедшие на военную службу композиторы вместе с председателем Ленинградской композиторской организации В. М. Богдановым-Березовским, певицы Н, Л. Вельтер, 3. П. Лодий, пианист А. Д. Каменский. Здесь же на гостевых местах были писатели Николай Тихонов, Всеволод Вишневский, Людмила Попова, служившие на Ленинградском фронте и Балтийском флоте.

К началу концерта прибыли руководители Ленинградской партийной организации А. А. Кузнецов, П. С. Попков, Я. Ф. Капустин, А. И. Маханов, Г. Ф. Бадаев, командующий фронтом Л. А. Говоров, генерал Д. И. Холостов.

На хорах, напротив оркестра, занял место осветитель Михаил Пирогов. С 1927 года, на заре советского документального кино, он участвовал в съемках многих знаменательных событий. Теперь его ввели в группу кинодокументалистов, чтобы запечатлеть концерт, ко съемка не получалась: электроэнергии хватало только для неполного освещения зала. В комнатке сбоку от артистической звукорежиссер Нкл Николаевич Беляев проверял аппараты радиотрансляции.

Перед трансляцией диктор произнес вступительное слово: "В культурной жизни нашего города сегодня большое событие. Через несколько минут вы услышите впервые исполняемую в Ленинграде Седьмую симфонию Дмитрия Шостаковича - нашего выдающегося земляка... Само исполнение Седьмой симфонии в осажденном Ленинграде - свидетельство неистребимого духа ленинградцев, их стойкости, их веры в победу, их готовности до последней капли крови бороться и завоевать победу над врагом.

Слушайте, товарищи! Сейчас будет включен зал, откуда будет исполняться Седьмая симфония Шостаковича".

Когда после окончания симфонии в зале воцарилась тишина, разрядившаяся овациями, девушка из первых рядов протянула дирижеру букетик полевых цветов: это была Люба Шнитникова, племянница летчика, который на день был отпущен в Ленинград и с семьей пришел в Филармонию. До наших дней сохранил дирижер записку, вложенную в букетик: "Карлу Ильичу Элиасбергу. С признательностью за сохранение и исполнение музыки в осажденном Ленинграде. Семья Шнитниковых. 9. VIII. 42".

Николай Тихонов записал в дневнике: "...Симфонию Шостаковича... с трепетом и восторгом исполняли ленинградские музыканты в зале Филармонии. Ее играли не так, может быть, грандиозно, как в Москве или Нью-Йорке, но в ленинградском исполнении было свое - ленинградское, то, что сливало музыкальную бурю с боевой бурей, носящейся над городом. Она родилась в этом городе, и, может быть, только в нем она и могла родиться. В этом ее особая сила".

Людмила Попова рассказала о премьере в своей поэме, так и названной - "Седьмая симфония":

 Я помню блеск немеркнущих свечей
 И тонкие, белей, чем изваянья,
 Торжественные лица скрипачей,
 Чуть согнутые плечи дирижера,
 Взмах палочки - и вот уже поют
 Все инструменты о тебе, мой город,
 Уже несут ко всем заставам гордо
 Все рупора Симфонию твою...

Солдат Николай Савков, стоявший в тот вечер за орудием у Пулковских высот, сложил трогательные стихи:

 ...И когда в знак начала 
 Дирижерская палочка поднялась, 
 Над краем передним, как гром, величаво 
 Другая симфония началась, - 
 Симфония наших гвардейских пушек, 
 Чтоб враг по городу бить не стал, 
 Чтоб город Седьмую симфонию слушал... 
 ...И в зале - шквал, 
 И по фронту - шквал... 
 ...А когда разошлись по квартирам люди, 
 Полны высоких и гордых чувств, 
 Бойцы опустили стволы орудий, 
 Защитив от обстрела площадь Искусств.

Весть об исполнении Седьмой симфонии в Ленинграде всколыхнула у эвакуированных ленинградцев надежду на скорое возвращение в родной город. Сохранилась телеграмма коллектива Театра оперы и балета имени С. М. Кирова из Перми, адресованная оркестру К, И, Элиасберга: "Гордимся вами, высоко несущими знамя советского искусства, вещая всему миру героизм ленинградцев".

Шостакович узнал о ленинградской премьере ш Серноводске - городке иод Куйбышевом, где его семья жила тем летом. Из Серноводска он отправил Элиасбергу телеграмму: "Дорогой друг. Большое спасибо. Передай горячую благодарность всем артистам оркестра. Желаю здоровья, счастья. Привет. Шостакович".

Второе исполнение было организовано 12 августа специально для моряков в Доме Военно-Морского Флота - желто-белом здании с огромной парадной лестницей и небольшим залом, на углу Одиннадцатой линии Васильевского острова и набережной Невы. 13 августа вновь играли в Филармонии. На Невском проспекте, где тогда у "Пассажа" продавали билеты в Филармонию, очереди на Седьмую не уменьшались, оркестр повторил ее в Филармонии 15, 16 и 20 августа.

Дом № 18 на Большом проспекте в поселке Комарове, где Д. Д. Шостакович с семьей жил в 1940-1941, 1946-1952 гг
Дом № 18 на Большом проспекте в поселке Комарове, где Д. Д. Шостакович с семьей жил в 1940-1941, 1946-1952 гг

Первые краткие отклики ленинградской прессы сменились более подробными. В. М. Богданов-Березовский, откликнувшийся в печати на московскую премьеру 22 апреля и на ленинградскую - 17 августа, 25 августа написал статью "Триумф антифашистской симфонии", где говорил "о высокой публицистической значимости подлинно современных музыкальных произведений, создаваемых при нашем общественном строе", значимости, подтверждаемой "массовым восприятием симфонии Шостаковича в качестве творческого документа огромной художественной силы и яркой антифашистской направленности".

На 26 августа был намечен еще один концерт в Доме Военно-Морского Флота, но весь этот день город обстреливался так интенсивно, что невозможно было перевезти на Васильевский остров инструменты.

Сыграв симфонию в августе шесть раз, оркестр должен был перейти и к другим программам, к оперным спектаклям, работа над которыми в условиях блокады была не менее трудной, чем подготовка Седьмой. Предстояли еще триста пятьдесят концертов и пятьдесят спектаклей, которые сыграл оркестр Радиокомитета в блокадном Ленинграде. В программе значились новые сочинения композиторов-блокадников: О. Евлахова, М. Матвеева, Ю. Кочурова, Н. Смысловой.

* * *

Для того чтобы получить копии партитуры Седьмой симфонии, из многих городов страны ехали в Куйбышев, к Шостаковичу, музыканты. Первые копии бы ли направлены в Ташкент, где находилась Ленинградская консерватория, и в Новосибирск, где выступал оркестр Ленинградской филармонии.

В зале Ташкентского оперного театра оркестр, собранный из педагогов, учащихся музыкальных учебных заведений, сыграл симфонию под управлением дирижера И. Мусина 22 июня 1942 года. В финале, на заключительной фразе-апофеозе исполнители на духовых инструментах встали, играя, и все присутствовавшие в зале поднялись в торжественном порыве.

Шостакович решил поехать в Новосибирск. Там ждала его встреча с Соллертинским, с Георгием Свиридовым, по дороге, в Свердловске, он хотел повидать Шебалина.

Задержавшись не только в Свердловске, но и в Челябинске, где выступил с рассказом о Седьмой симфонии, Шостакович, приехав в Новосибирск, сразу же нетерпеливо отправился на репетицию: уж очень хотелось услышать, как представляет его сочинение Мравинский. Вечером после репетиции написал статью для газеты "Советская Сибирь": "Ни один из оркестров, игравших мои произведения, не добивался такого совершенного воплощения моих замыслов... В том, что оркестр с предельной точностью донесет и этот мой замысел, я нисколько не сомневаюсь".

С обычной своей основательностью Мравинский старался добиться от немногословного композитора дополнительных указаний, просил Шостаковича проигрывать на рояле отдельные эпизоды.

И. И. Соллертинский, постоянно выступавший перед симфоническими концертами, предварил пояснительным словом знакомство слушателей с новой симфонией. В той лее газете появилась статья Соллертинского. "Седьмая симфония Шостаковича, - писал критик, - по существу первое подлинно монументальное произведение советского искусства, посвященное Великой Отечественной войне народов Советского Союза против фашистских захватчиков. С предельной ответственностью и серьезностью, без малейшего упрощения подошел композитор к своей поистине титанической задаче. Его не соблазнил внешне эффектный путь шумной батальной звукописи, натуралистических иллюстраций и зарисовок... Он творил как подлинный симфонист... Методом инструментального симфонизма он дал в партитуре своего произведения потрясающее обобщение всех чувств, помышлений, зачастую трагических переживаний и страстных надежд, владевших советскими людьми на протяжении последнего незабываемого года".

Симфония прозвучала в Новосибирске восемь раз, и, кроме того, Шостакович сыграл с Квартетом имени А. К. Глазунова свой Квинтет, В. П. Арканов спел четыре романса на слова А. С. Пушкина. Соскучившись по ленинградским друзьям, композитор свободное от концертов и репетиций время отдал встречам: всех хотелось повидать, поделиться пережитым, обо всех узнать. Прошедший трудный год как-то прояснил симпатии, антипатии - об этом он поделился с Шебалиным: "Я ужасно был рад встрече с друзьями в Новосибирске. Особенно меня порадовал Г. В. Свиридов, который при ближайшем знакомстве оказался человеком исключительного ума, тончайшей культуры. И необычайного благородства. Как всегда хорош И. И. Соллертинский. Мы с ним много раз вспоминали тебя и очень скучали без тебя. Видел композитора Локшина... После пребывания в Новосибирске у меня осталось приятное воспоминание".

С осени 1942 года началось "шествие" симфонии по городам Советской страны. Состоялись премьеры в Ереване, Саратове, Свердловске, Оренбурге, Алма-Ате, Фрунзе, Челябинске.

Партитура симфонии, отснятая на фотопленку, была отправлена из Куйбышева и за рубеж: на самолете в Иран, оттуда в Ирак, Египет, через всю Африку,

Атлантику, в Лондон: об этом появилось сообщение в английской газете "Тайме".

В лондонском зале "Альберт-холл" Генри Вуд продирижировал симфонией для солдат, летчиков, моряков, рабочих военных заводов. Исполнение повторили в Ливерпуле, Глазго. На военном корабле микрофильм доставили в США. Между американскими дирижерами началось состязание за право первого исполнения: было ясно, что премьера войдет в историю. С. Кусевицкий называл себя "чемпионом США" по числу исполнений произведений Шостаковича; Л. Стоковский считал, что его работа в кино поможет пропаганде, пониманию произведения.

Страсти накалились, когда сам великий Тосканини заявил о своем желании исполнить Седьмую; обычно не принимавший участия в такого рода соперничестве, он послал телеграмму Шостаковичу.

Шостакович отдал предпочтение Тосканини, Не только потому, что преклонялся перед талантом этого дирижера. Музыкальное величие Тосканини было неотделимо от величия его личности. Никогда не склонялся он перед произволом, ненавидел фашизм, боролся с ним. Верный своим передовым убеждениям, он покинул родную Италию, в которой властвовал фашистский режим Муссолини. Такой человек мог взять в руки дирижерскую палочку, чтобы передать американскому народу голос оттуда, где, истекая кровью, защищали цивилизацию.

Пять дней не покидал Тосканини кабинет, изучая партитуру, на шестой объявил репетиции. Было сделано 2038 оттисков оркестровых партий, чтобы вслед за Тосканини репетиции начали еще десять оркестров. В раскаленном от жары Нью-Йорке семидесятипятилетний музыкант со своей обычной неумолимой требовательностью постигал с оркестром не совсем привычный ему шостаковичский стиль, масштабы грандиозной симфонической формы.

Премьера состоялась в огромной студии "Радио-Сити" в Иыо-Йорке и транслировалась всеми радиостанциями американского континента. Председатель американского общества "Помощь России в войне" произнес вступительное слово о подвиге советского народа и о долге американцев в разгроме общего врага.

Впечатление было таким волнующим, что известный американский поэт Карл Сзндберг обратился через газету "Вашингтон пост" с большим стихотворным посланием Шостаковичу в традициях поэзии У. Уитмэна- стихотворение называлось "Вручите письмо Дмитрию Шостаковичу":

 Весеннее солнце 1942-го плавит остатки снегов, 
 и холод вытекает из почвы, и битва в России 
 разгорается, и снова слышны боевые клики 
 в схватке стали и крови.
 Приходит лето, и вы, Дмитрий Шостакович, кладете 
 микрофильм с партитурой в пустую консервную банку.
 Из Москвы через древнюю Персию в еще более древний 
 Египет, из Каира окольным путем в Нью-Йорк, 
 отправляется эта маленькая банка с пленкой.
 А что потом? Потом маэстро Тоеканини объясняет 
 оркестру из 92 инструментов, что с ней делать, 
 и музыка идет в зфир для внемлющих миллионов.
 Как же она звучит, что мы в ней слышим, 
 что говорит она через океан, и конвои, 
 и подлодки, и самолеты?
 Ну, ничего похожего на пирушку жирных, ничего 
 похожего на расщедрившегося мышиного жеребчика 
 в ночном клубе или на белый билет, 
 гарантирующий комфорт и удобства.
 Она начинается тишиной плодоносной почвы, полями 
 и долинами, открытыми труду человека.
 Она. продолжается, напоминая, что в дни мира 
 у людей есть надежда поймать своих птиц 
 счастья, чтобы послушать их.
 ...Народ России может отступать и терпеть поражения
 и снова отступать; протянутся долгие годы,
 но в конце концов он победит. 
 Он Знает, когда молчать и страдать, и когда 
 бороться, и как петь в пылу битвы, и как сказать
 на пепелище и среди побоища: "Нитчево" - то есть
 ну и что же? Ведь это ради нашей
 Святой Матушки-России!" 
 Многие из нас слушали то, что прибыло 
 в консервной банке из Москвы, через Каир
 в манхзттан, мы приветствуем вас и говорим:
 "Спасибо, мистер Дмитрий Шостакович".

В первый сезон симфония была сыграна в США шестьдесят два раза. 134 радиостанции США и 99 радиостанций Латинской Америки транслировали ее.

Шостакович отправил симфонию в дар Бернарду Шоу через посла СССР в Англии Ивана Михайловича Майского. На заглавной странице первого издания была сделана надпись: "Дорогому Бернарду Шоу на память о Шостаковиче. 19 сентября 1942 г., Москва". Ныне уже невозможно выяснить, было ли это ответом на просьбу Шоу или знаком преклонения композитора перед выдающимся драматургом, но известно, что Шоу благодарил Шостаковича и сохранил партитуру как драгоценную реликвию: она поныне экспонируется в доме-музее Б. Шоу.

Д. Д. Шостакович в период работы над Десятой симфонией. Комарове 1953 г. Публикуется впервые
Д. Д. Шостакович в период работы над Десятой симфонией. Комарове 1953 г. Публикуется впервые

В Аргентине, Перу, Уругвае, Чили прозвучала Ленинградская симфония. Никогда еще газеты Южной Америки не уделяли такого внимания музыкальному произведению, публикуя о нем даже специальные передовые статьи.

Огромный резонанс имела премьера в Швеции. Посол СССР в Швеции Александра Михайловна Коллонтай симфонию Шостаковича услышала ночью в посольском пресс-бюро, где записывали известия с фронтов. Речь диктора неожиданно прервала музыка - маршевая мелодия, и взволнованная Коллонтай догадалась: "Это симфония Шостаковича".

В ту же ночь в Москву послали телеграмму и вскоре получили пленку. Симфонию разучил оркестр рабочего города Гетеборга.

Резонанс симфонии не уменьшался и в первые послевоенные годы; она исполнялась во многих странах мира. С середины сороковых годов Ленинградская симфония заняла место в истории как документ, как память войны:

"Конечно, того, что мы переяшли 9 августа, исполняя симфонию впервые, вновь мы уже не переживали. Но близкое к тому чувство все-таки довелось испытать еще раз,- вспоминал К. И. Элиасберг. - 29 января 1964 года Ленинград отмечал двадцатилетие освобождения от фашистской блокады. Мы опять собрались в филармонии, чтобы в честь памятного события повторить Ленинградскую симфонию. Город жил полнокровной мирной жизнью, но забывать о прошлом никто не имел права. И в Большом зале с колоннами вновь сели за пульты бывшие блокадники. Их стало меньше. Но мы помнили ушедших. Это и их памяти посвящался концерт, на который приехал Дмитрий Шостакович.

Я вышел на эстраду и в ответ на аплодисменты поднял оркестр. И тут встал весь зал.

Такие минуты не часто выпадают на долю человека" Не берусь рассказывать, какое волнение охватило всех нас. В кем сочетались и радость признания, и горечь былых утрат, и восхищение удивительной силой искусства, и сознание того, что, может быть, самая яркая минута в твоей жизни уже позади".

Послевоенное поколение видело в симфонии собирательный образ военного Ленинграда - его музыкальный символ и связывало с этим произведением многие произведения искусства. Художник И. Серебряный, переживший блокаду, создал картину "Концерт в Ленинградской филармонии. 1942 год". Зима, Стужа. Тускло освещенный зал. Измученные люди внимают музыке. "Но вот что интересно: ленинградцы, увидевшие мою новую, картину, почти неизменно восклицали: "Седьмая симфония Шостаковича!" Ошибка? Да. Но, признаться, такая зрительская поправка импонировала мне. В ней звучало признание достоверности".

В шестидесятые годы школьники 235-й средней школы Ленинграда решили создать музей "Музы не молчали". Поддерживал их энтузиазм и направлял поиски ребят учитель Евгений Алексеевич Линд, в семь лет оставшийся сиротой, знавший горе, нелегкое военное детство.

С энергией юности старшеклассники разыскали всех, кто был причастен к работе оркестра в блокаду? собрали блокадные инструменты, ноты, вещи, дирижерскую палочку Элиасберга. Был составлен список артиллеристов, участвовавших в операции "Шквал". Дети в своей школе устроили встречу воинов с оркестрантами. Композитор прислал музею партитуру Седьмой симфонии, фотографию с надписью "От любящего и преданного Шостаковича".

История, становясь живой легендой, воспитывала новые поколения.

Тридцатилетие блокадного исполнения Седьмой симфонии было отмечено 9 августа 1972 года памятным концертом в Ленинграде: он так и назывался - "Подвиг оркестра". Играли оркестры Ленинградского военного округа и Малого театра оперы и балета. Дирижировал В. Бычков - ветеран Великой Отечественной войны; ему вручили на этот вечер палочку К. Элиасберга. Слушатели первого исполнения откликнулись на приглашение вновь, спустя тридцать лет, побывать на этой юбилейной премьере. Пришли пятнадцать здравствующих артистов оркестра, теперь совсем пожилых - двенадцать из них играть уже не могли. Трое из первых исполнителей играли в оркестре - альтист И. А. Ясеневский, виолончелист А. Н. Сафонов и скрипач А. Л. Зацарный. Полиграфисты типографии Ш 2 отпечатали программку - точную копию сохранившейся программки 1942 года. Кинооператор Михаил Пирогов, которому не удалось снять премьеру 9 августа 1942 года из-за нехватки света, теперь снимал ее тридцатилетний юбилей. Среди слушателей вновь с букетиком цветов сидела Люба Шкитникова - теперь художница Любовь Вадимовна ЭКакова, специально приехавшая на концерт из Вологды.

Шостакович, уже тяжелобольной, не смог приехать. В зале ведущий концерт читал телеграмму: "Сегодня, как и тридцать лет назад, я всем сердцем с вами. Этот день живет в моей памяти, и я навсегда сохранил чувство глубочайшей благодарности к вам, восхищение вашей преданностью искусству, вашим артистическим и гражданским подвигом... Вместе с вами чту память тех участников и очевидцев этого концерта, которые не дожили до сегодняшнего дня. А тем, кто собрался сегодня здесь, чтобы отметить эту дату, я шлю сердечный привет..."

...Эпизоды истории Седьмой симфонии запечатлелись в кинофильмах "Ленинградская симфония", "Подвиг Ленинграда", "Ленинград в борьбе" и снятом к шестидесятилетию композитора документальном фильме о его жизни - "Дмитрий Шостакович". Авторы этого фильма показали эпизод, который вошел в историю документального кино, как потрясающий прием "восстановления" прошлого: сняли тот же зал Филармонии, пригласив в зал тех, кто присутствовал на премьере 1942 года, на те же места, но лишь десяток, кресел оказался занятым; немногие остались в живых - люди легенды: капитан-лейтенант А. А. Ерофеев, в 1942 году командовавший взводом у Невской Дубровки, младший лейтенант Д. A. Becnpq-званный, воевавший у Пулковских высот, санинструктор Наталья Розова, политрук Ирина Хрущевич, моряк М. Н. Лащенко - теперь люди мирного труда, сохранявшие дорогие воспоминания.

Д. Д. Шостакович и Е. А. Мравинский
Д. Д. Шостакович и Е. А. Мравинский

Пришли в зал и те, кто имел к симфонии непосредственное отношение, - оркестранты, исполнявшие ее 9 августа 1942 года. Сидел в ближайшем ряду Павел Орехов - бывший солдат-валторнист, а ныне профессор Ленинградской консерватории, декан ее оркестрового факультета. В одной из боковых лож скромно занял место бывший гвардии сержант Николай Савков - участник операции "Шквал" и автор стихов о Седьмой симфонии, сочиненных 9 августа 1942 года. После войны он окончил Театральный институт, был выдвинут на партийную работу и стихи продолжал сочинять, сотрудничая с другим фронтовиком - ленинградским композитором Николаем Голещановым, написавшим на тексты Савкова песни "Дорожка", "Рыбацкая", кантаты "Гимн коммунизму", "Гордись, Нева!".

Необычно сложилась судьба самого молодого участника блокадной премьеры, солдата-тромбонршта Игоря Карпеца. Он не избрал музыку своей профессией: закончив университет, посвятил себя юриспруденции и спустя десятилетия стал генералом, профессором, доктором юридических наук, а по должности - начальником Управления уголовного розыска МВД СССР.

Присутствовал на съемках картины и автор Ленинградской героической - Дмитрий Шостакович.

предыдущая главасодержаниеследующая глава










© KOMPOZITOR.SU, 2001-2019
При использовании материалов сайта активная ссылка обязательна:
http://kompozitor.su/ 'Музыкальная библиотека'
Рейтинг@Mail.ru
Поможем с курсовой, контрольной, дипломной
1500+ квалифицированных специалистов готовы вам помочь