Напутствие Глазунова

Тот год - 1919-й - был самым трудным годом гражданской войны. Интервенты не теряли надежды подавить молодую, неокрепшую Советскую республику. Белогвардейские войска Деникина заняли Воронеж, Орел, угрожая Москве" Войска Юденича, захватив Красное Село и Гатчину, вышли на ближние подступы к Петрограду. 19 октября было опубликовано обращение В. И. Ленина "К рабочим и красноармейцам Петрограда" с призывом биться за каждую пядь земли. Сто семьдесят тысяч петроградцев ушли на фронт. Опустевший, обезлюдевший город, население которого сократилось втрое - с двух миллионов трехсот тысяч до семисот сорока тысяч человек, испытывал неимоверные тяготы. Многие источники снабжения "города были отрезаны от страны, не хватало продовольствия, топлива, почти не работал городской транспорт.

Но и в этой обстановке музыкальная жизнь не замирала. Приехавший в Петроград английский писатель Герберт Уэллс с удивлением отмечал, что в стране, воюющей с белогвардейцами и интервентами, активно работают оперные театры. Перед Государственным театром оперы и балета (ныне Академический театр оперы и балета имени С. М. Кирова), где выступал Ф. И. Шаляпин, ставилась задача сохранения классического оперного репертуара. Возникали новые театральные коллективы. Зарождалась музыкальная самодеятельность. Концерты следовали один за другим. Если до начала первой мировой войны в Петербурге в сезон проходило не более двадцати пяти симфонических концертов, то на второй год Советской власти их было триста восемь. Более пятидесяти раз выступила в 1918-1919 годах преобразованная из Придворной певческой капеллы Государственная Академическая капелла, причем восемьдесят процентов слушателей составляли рабочие, красноармейцы и учащиеся. Устройством концертов занимались Политическое управление Балтийского флота, Культурно-просветительские отделы Военно-окружного комиссариата и Губернского совета профсоюзов, Дом литераторов и другие учреждения.

И. А. Гляссер. 1918 г. Публикуется впервые

Огромное значение имело то, что развитием музыкального искусства руководил Народный комиссариат просвещения РСФСР, который возглавлял Анатолий Васильевич Луначарский, любивший и глубоко знавший музыку. Еще в дореволюционную пору Луначарский выступал со статьями о композиторах. Человек энциклопедической эрудиции, блестящий оратор, одаренный редким обаянием, он понимал музыкантов, высоко ценил их и смог многих из них привлечь на сторону Советской власти. В составе Наркомпроса был создан первый централизованный орган по руководству всеми областями музыкальной жизни - Музыкальный отдел, ведавший и Петроградской консерваторией. А. В. Луначарский вникал в ее нужды, чтил ее многолетнего директора А. К. Глазунова. Несмотря на различный жизненный путь, оба они принадлежали к отечественной интеллигенции, безгранично преданной народу. Их сближали одинаковые личные качества - щедрая отзывчивость, мягкость, горячее участие в судьбах молодых - надежде советского искусства.

Вышло так, что в начальной судьбе Шостакоьича оба они сыграли большую роль, оба оказали огромное влияние на развитие его характера, общественных и нравственных устоев, на его музыкальное будущее.

В Ленинградском государственном архиве литературы и искусства хранится стенограмма собрания ленинградских композиторов в январе 1934 года, посвященного памяти А. В. Луначарского. Шостакович на этом собрании говорил о том, как его "всегда поражало, что этот человек с громаднейшей, всесторонней культурой, нагруженный своей работой в Наркомпросе, позже в Академии наук, постоянно был в курсе того, что делалось на музыкальном фронте. Он знал о последних новых симфониях, о том, что пишется такая-то опера, он всегда относился к этому с необыкновенным интересом и имел об этом необычайно острые суждения". Вспоминая свои начальные шаги в музыке, Шостакович назвал Луначарского "большим другом и ходатаем молодых дарований", подчеркнув, что "заслуги его в этом деле громадны".

...После решительной рекомендации Глазунова Софья Васильевна записала сына на консерваторский приёмный экзамен. Поздней осенью в лучшей одежде - потертой толстовке и больших, не по ноге отцовских башмаках - Дмитрия привели на Театральную площадь.

В 1919 году эта площадь с памятником М. И. Глинке, стоявшим тогда в ее центре, была местом немноголюдным; лишь вечером, перед началом спектаклей Мариинского театра, становилось оживленней.

Мите Шостаковичу приходилось здесь бывать, когда мать водила его на спектакли "Мариинки": вэтом театре пережил он впервые чудо звучания оркестра в "Евгении Онегине", о чем с волнением вспоминал спустя сорок лет: "Я был потрясен. Передо мной открылся новый мир оркестрового звучания, разнообразных инструментальных красок". Не раз проходили они с матерью мимо дверей консерватории, но войти не решались: для матери это был храм ее юности, для сына - тот большой мир, о котором мечтал.

Экзамены проводились, как обычно, на первом этаже в кабинете ректора, обстановка которого во многом сохранилась до наших дней. На большом письменном столе, придвинутом к стене, лежали календарь, массивный письменный прибор, пепельница; на стене рядом со столом висели телефонный аппарат, портреты выдающихся деятелей консерватории. Члены комиссии обычно сидели на кожаном диване у окна, экзаменатор садился у одного из двух роялей, в глубине комнаты.

Шостаковича экзаменовали Александр Константинович Глазунов и Леонид Владимирович Николаев - ведущий профессор фортепианного класса. Прослушали его фортепианную прелюдию, задали несколько теоретических вопросов, определили абсолютный слух: всей пятерней Глазунов нажал подряд клавиши, Шостакович назвал их, и экзаменатор усложнил задачу, беззвучно опуская то одну, то другую клавиши, какую - Шостакович должен был узнать, что требовало слуха исключительной остроты.

Дмитрий Шостакович. 1918 г. Публикуется впервые

Итог экзамена был более чем обнадеживающим: Глазунов определил - "моцартовский талант". Решили, что его занятиями станут руководить: по композиции - М. О. Штейнберг, по контрапункту и фуге - Н. А. Соколов, по фортепиано - А. А. Розанова, подготовившая с ним вступительную пианистическую программу. От посещения гуманитарных классов консерватории, где изучались литература, история, география и иностранный язык, его освободили: родители, в глубине души все-таки не до конца веря в его музыкальное будущее, оставляли путь для "отступления" - консерваторское образование он должен был совмещать с обучением в школе. Там он проводил утро, а в полдень шагал в консерваторию (трамваи даже на центральных улицах ходили редко) - по Невскому проспекту, улице Герцена, сворачивая на набережную Мойки мимо бывшего дворца Юсуповых, оставленного владельцами. Вечером той же дорогой отправлялся обратно - десять километров. Теплого пальто, крепкой обуви не было. Мучил голод. В консерватории выстраивались очереди за похлебкой с кониной. Иногда привозили кислую капусту, в первую очередь для профессоров. Дмитрий забывал вкус молодка, масла, яиц, - его ежемесячный паек, выдаваемый особо одаренным учащимся, составляли фунт свинины и четыре столовых ложки сахара. Развилось сильное малокровие, не переставала болеть голова.

Зима 1919 года к постоянному недоеданию добавила страдания от жестокого холода. Консерватория не отапливалась. На занятиях сидели в пальто, перчатках, снимая их ненадолго, чтобы написать нотный диктант. Число учеников в классе М. О. Штейнберга все уменьшалось; наконец там остался лишь один Шостакович.

Опасаясь за жизнь детей, Софья Васильевна стала подумывать об отъезде из Питера куда-либо на юг, в теплые и хлебные края. Но Дмитрий воспротивился решительно, воспринимая даже недолгое расставание с консерваторией как непоправимую катастрофу. Талант, слишком долго, робко пробивавшийся, теперь властно требовал творческого выражения. А для этого нужны были твердые и основательные знания. И Дмитрий устремился к ним с жадностью, с той непреоборимой настойчивостью, которая стала отличать его во всем, что относилось к музыке, к профессии.

Вырабатывались удивительная быстрота действий, точность, внутренняя организованность, позволявшие ничего не упустить, всюду успеть. Неиссякаемые веселость и насмешливость вытекали из жизненной активности, служили инстинктивным "противоядием" от голода, уныния. Пройдет совсем немного времени, и зерна этой активности прорастут в его музыке, возвысятся до обобщения.

Благодаря Софье Васильевне доныне сохранились листки с заданиями юному Шостаковичу, главным образом по инструментовке, переложения для оркестра сонат Бетховена, фортепианных аккомпанементов к романсам Римского-Корсакова, песням Шуберта. Быстро схватывая специфику оркестровых групп, эффекты сольных красок, он делал переложения искусно, как номера, пригодные для концертного исполнения.

Хотя на первых курсах консерватории в то время классов практического сочинения не было, Шостакович стал приносить Штейнбергу свои композиторские опыты: 1919 годом датировано Первое скерцо для оркестра - двадцать шесть страниц партитуры с посвящением М. О. Штейнбергу (оригинал хранится в Ленинградском институте театра, музыки и кинематографии), в 1920 году была показана учителю целая опера - "Цыганы" по А. С. Пушкину, написанная по всем правилам: увертюра, арии, ансамбли.

Вместе с друзьями - учащимися консерватории Павлом Фельдтом (впоследствии балетным дирижером Ленинградского академического театра оперы и балета имени С. М. Кирова), Георгием Клеменцем (талантливым композитором, рано умершим от туберкулеза) были задуманы двадцать четыре прелюдии для фортепиано : каждый обязался записать по восемь прелюдий в общую тетрадь. Клеменц и Фельдт, сочинявшие медленно, мало что записали; Шостакович сочинил пять номеров, прибавив три ранних; тетради сдали на хранение однокурснику Гавриилу Юдину, который опубликовал номера Шостаковича спустя сорок лет - так появился в списке сочинений Шостаковича второй опус с характерными посвящениями: одна прелюдия - художнику Б. М. Кустодиеву, четыре - сестре Марии и три - с инициалами Н. К. - Наташе Кубе, первой юношеской любви.

Таким образом, с четырнадцатилетнего возраста Шостакович сочинял музыку регулярно: именно 1920 годом он и обозначил начало профессиональной композиторской деятельности.

В. И. Ленин с группой работников секретариата Совнаркома в Кремле. 1918 г. Рядом с В. И. Лениным Л. А. Фотиева, за ней слева - М. И. Гляссер

К 1921-1922 годам относятся четыре более солидные работы: "Тема с вариациями для оркестра", "Две басни Крылова для меццо-сопрано с оркестром", "Сюита для двух фортепиано", а также "Три фортепианных фантастических танца" - остроумные, блестящие жанровые зарисовки, лирические юмористические сценки, навеянные балетными спектаклями Мариинского театра; эти фортепианные пьески поныне остаются популярными, входят в педагогический и концертный репертуар.

Своими уроками Штейнберг направлял ученика к разностороннему профессионализму, характерному для Римского-Корсакова и его школы, к следованию четким правилам композиторского письма. И юный Шостакович, с готовностью, без затруднений подчинялся дисциплине, даже догматизму учителя. Поразительно рано понял он необходимость опоры на известное, апробированное, классически устоявшееся.

В начальные консерваторские годы значительное внимание он уделял музыке для фортепиано - сказалось влияние Л. В. Николаева, в класс которого он перешел от А. А. Розановой. Привлеченный для преподавания в 1909 году, Николаев создал в консерватории пианистическую школу, славившуюся виртуозностью и артистизмом. В год, когда Шостакович, совмещая занятия на двух факультетах - фортепианном и композиторском, - поступил к Николаеву, тот выпустил своих самых блестящих учеников - Владимира Софроницкого и Марию Юдину. Софроницкий выделялся интерпретацией сочинений Скрябина, Шумана; Юдина - Баха, Моцарта, Бетховена, пропагандировала современных авторов - Кршенека, Бартока, Хиндемита. На их фоне пианизм Шостаковича выглядел скромнее: некоторые музыканты считали, что Шостакович играет суховато.

Многостороннему воспитанию Шостаковича способствовали не только уроки замечательных учителей. Еще одной школой стала Филармония, ее Большой белоколонный зал. Денег на билеты не было; консерваторские учащиеся пробирались "зайцами", скрываясь за колоннами, а с началом концерта усаживаясь обычно на ступеньках партера; позднее эти ступеньки, столь памятные Шостаковичу, были снесены. "Первые две зимы, - вспоминает сверстница Шостаковича певица Елена Трусова, - мы сидели в пальто. Публика в шинелях, в бушлатах, платках запелняла всю середину зала, начиная с восьмого ряда. Впереди были постоянные места профессуры и музыкальных деятелей Наркомпроса. Молодежь устремлялась на хоры. Там сидели на полу, подстелив газеты или пальто. В зале было много суетливых "зайцев" вроде нас. Их места были на подоконниках, на ступеньках, на сложенной в углу кирпичной печурке. Иногда усаживались по трое на два стула или, чтобы лучше услышать и разглядеть лектора или дирижера, подходили прямо к эстраде. Анатолий Васильевич Луначарский, в будничном костюме, часто, приехав на концерт между заседаниями, на ходу протирая носовым платком очки, входил на эстраду, как к себе в кабинет. Люстры часто горели вполнакала, и это не было помехой, а, наоборот, создавало какую-то особую интимность общения с выступающими артистами".

Дирижер Эмиль Купер восхищал Шостаковича исполнением музыки Скрябина. Большое впечатление вызвало мастерство Оскара Фрида в программах из сочинений Бетховена; Оскара Фрида принимал и с ним беседовал В. И. Ленин. Надолго остались в памяти выступления Отто Клемперера, Бруно Вальтера: они развили профессиональную взыскательность, знание выразительных возможностей оркестра, помогли ощутить и понять многие "секреты" истинного артистизма, покоряющего любую публику независимо от ее музыкальной подготовленности.

Консерватория начала практиковать выездные выступления учащихся. Лозунг "Музыку - в массы!" воодушевлял. На фабриках и заводах, в открывавшихся клубах рабочих районов молодые музыканты находили отзывчивую аудиторию. Усвоенное в исполнительских классах тотчас же переносилось на эти новые концертные площадки. С воодушевлением выступал и Митя Шостакович; десятилетия спустя встречались ему слушатели этих первых концертов. Однажды в 1934 году в павильон киностудии "Ленфильм", где в съемках эпизода гражданской войны участвовали заводские работницы, зашел Шостакович и, как всегда, скромно присел где-то в дальнем углу. А в перерыве к режиссеру фильма подошла немолодая женщина:

Товарищ режиссер, вон там, - показала она в дальний угол, - это кто будет?

Это? Шостакович... композитор.

То-то, гляжу я, знакомое у него лицо... а теперь вспомнила откуда... Он же у нас в Путиловском клубе, как раз в то время, которое у вас в картине показывают, на пианине играл... Хорошо играл, бойко... а сам еще совсем мальчишечка, вроде воробьишки встрепанного... Я потому все так хорошо запомнила, что у меня мужа на другой день около Гатчины убило... Тоже ведь молодой был!

К. И. Элиасбергу запомнились совместные выступления с юным Шостаковичем в рабочих клубах Выборгской стороны, на "Красном треугольнике" с камерными сочинениями Бетховена и Шуберта: студент-скрипач Элиасберг и Шостакович готовили их в камерном классе А. К. Глазунова.

Петербургская консерватория в начале XX в

Не ограничиваясь композиторскими уроками Штейнберга и Николаева, Шостакович показывал свои сочинения также педагогу композиторского класса IX. Б. Рязанову, дирижеру Мариинского театра В. А. Дранишникову, музыкальному критику и публицисту В. П. Коломийцову, выступавшему с рецензиями в "Краской газете". Ученик Н. А. Римского-Корсакова И. И. Крыжановский обратил внимание Шостаковича на русский фольклор. "Всегда, когда я бывал у него, - рассказывал Шостакович, - он вытаскивал массу нот, сборников, записей народных мелодий, играл, напевал примеры. Он, несомненно, во многом помог укрепиться моему интересу к народному творчеству".

В доме № 23 на углу улиц Разъезжей и Ямской (ныне улица Достоевского) любительница музыки Анна Ивановна Фогт по понедельникам собирала композиторов - и маститых, и начинающих, их новые сочинения обсуждались в живой беседе за чашкой чая.

На Ямскую выходил балкончик, куда Шостакович с другом Валерианом Богдановым-Березовским уединялись, чтобы обменяться впечатлениями. Талант Шостаковича был в кружке выделен: все радовались его творческим успехам, особенно восхищались Фантастическими танцами.

Кроме этого кружка студенты создали кружок молодежный; собирались обычно в консерваторской столовой, помещавшейся на втором этаже дома № 2 на Театральной площади, играли и свое, и "чужое".

В квартире Шостаковичей на улице Марата тоже музицировали почти ежевечерне. Обычно друзья Дмитрия начинали собираться чуть ли не с середины дня, запросто: кто устраивался в столовой, кто - в гостиной. Пока Софья Васильевна хлопотала, готовя из скудных запасов скромный ужин, гости делились новостями, иногда танцевали. Софья Васильевна понимала благотворность для сына таких общений и старалась приохотить к этим вечерам не только музыкантов. По традиции старых петербургских домов в гостиной находился альбом, куда гости вписывали строки музыки, стихотворные экспромты: в одном из альбомов, принадлежащем ныне Зое Дмитриевне Шостакович, сохранились рисунки Кустодиева, первые пьески Дмитрия, записанные его рукой.

В гостеприимном доме Шостаковичей бывал и Глазунов. Е. Трусова позднее описала такой вечер в 1921 году, когда отмечался день рождения Дмитрия: "За праздничным столом вместе с нами был и Александр Константинович Глазунов. Его массивный величавый облик, медлительность и добродушие речи вносили особый дух безграничного тепла и непосредственности.

Вот он попросил тишины. Пожевывая губами, словно обдумывая каждое слово, негромко и просто обратился к гостям:

- Я полагаю, что мы сегодня собрались (пауза)... чтобы чествовать и пожелать здоровья юному автору (пауза)... юному автору... (кто-то шепотом пытался подсказать: "скерцо"). - Но Александр Константинович, подняв на Митю взгляд, полный отеческой нежности, медленно продолжал: - Чествовать и пожелать здоровья юному автору будущих симфоний.

С этими словами он взял Митину руку и долго, горячо ее пожимал".

Ни голод, ни нужда не прекращали этих встреч, и Шостакович на всю жизнь сохранил традицию незыблемого гостеприимства - радости дружеского общения.

В 1922 году положение семьи, и без того трудное, трагически осложнилось. Умер отец: ослабленный голодом организм не справился с пневмонией.

Софья Васильевна, не имевшая профессии, и трое детей - девятнадцатилетняя Мария, шестнадцатилетний Дмитрий, обучавшиеся в консерватории, и тринадцатилетняя школьница Зоя - остались без всяких средств существования. Вскоре Дмитрий заболел туберкулезом бронхиальных и лимфатических желез. Была сделана операция, но исход ее еще долго тревожил Софью Васильевну. По настоянию врачей Дмитрия пришлось отправить на лето в Крым - для ухода за ним поехала Мария: продали семейный рояль "Дидерихс", заняли денег, где только можно было, несколько комнат сдали жильцам. Софья Васильевна устроилась работать в Главную палату мер и весов, где сохранялась память о Дмитрии Болеславовиче.

Старался помочь семье А. К. Глазунов. По его ходатайству А. В. Луначарский и М. Горький включили юного Шостаковича в список деятелей науки и искусства, получавших дополнительное питание. Страна, только начинавшая залечивать тяжелые раны гражданской войны, заботилась о своих талантах. Вплоть до завершения консерваторского образования Шостакович получал персональную стипендию.

Дом № 7 по улице Олега Кошевого (бывш. Большая Введенская), где жил художник Б. М. Кустодиев. Фото 1978 г

Ослабленное здоровье, трудное положение семьи заставили Шостаковича отложить окончание композиторского факультета на два года и форсировать занятия на фортепианном, чтобы получить исполнительский диплом; по фортепиано он считал себя лучше подготовленным, "обкатанным" в многочисленных концертах, где уже публично играл самые сложные произведения фортепианной литературы: "Аппассионату", Двадцать первую и Двадцать девятую сонаты Бетховена, Концерт Шумана, цикл "Венеция и Неаполь" Листа. Он по-прежнему считал себя прежде всего пианистом, хотел им быть, стремился к артистическому успеху.

Итоговый консерваторский экзамен Шостаковича-пианиста в Малом зале консерватории состоял из двух выступлений, вызвавших всеобщий интерес. Разнообразная программа включала сочинения разных стилей - Прелюдию и фугу до диез минор из первого тома "Хорошо темперированного клавира" Баха, Вариации до мажор Моцарта, Двадцать первую сонату Бетховена, Третью балладу Шопена, Юмореску Шумана, "Венецию и Неаполь" Листа; на втором экзамене Шостакович сыграл Концерт Шумана. Его собственные произведения не вошли в программу. Николаев не находил в его творчестве того, что заслуживало бы экзаменационного исполнения, хотя такая традиция существовала: Сергей Прокофьев, заканчивая консерваторию, в том же Малом зале исполнял собственный Первый фортепианный концерт.

А. К. Глазунов, внимательно наблюдавший за развитием Шостаковича и присутствовавший на экзаменах, тепло поздравил выпускника, назвав его в письменном отзыве вполне зрелым музыкантом с искренностью и тонким художественным чутьем.

Успех экзамена послужил поводом для первых печатных отзывов. 17 июля 1923 года Николай Стрельников - юрист и музыкант, впоследствии автор популярной оперетты "Холопка" - подчеркнул в петроградском журнале "Жизнь искусства", что Шостакович "заслуживает быть отмеченным при всяком удобном случае".

Подобные лестные отзывы дали возможность Николаеву рекомендовать Шостаковича для выступлений в Кружке друзей камерной музыки, игравшем заметную роль в музыкальной жизни города в двадцатые годы. Учредителями этого примечательного кружка была группа любителей и музыкантов, базой - зал Шредера на Невском проспекте, 52, где ныне помещается Ленинградский государственный кукольный театр. Работа строилась на коллективных началах, исполнителям за концерты не платили. Средств, которые давали добровольные взносы членов кружка, хватало лишь на оплату зала и афиш. Энтузиазм организаторов, их бескорыстная любовь к музыке были решающей силой, поддерживавшей начинание. Кружок представлял публике композиторов и исполнителей разных творческих направлений, стилей и разных поколений: здесь дебютировали В. В. Софроницкий, М. В. Юдина, Л. Н. Оборин. Авторитет кружка был так значителен, что в 1922 и 1923 годах его участники смогли провести в зале Шредера триста камерных концертов.

Дебют Шостаковича-в Кружке прошел с успехом: он сыграл и собственные сочинения - Прелюдии, Фантастические танцы. Последние очень понравились Марии Понна - выдающейся спортсменке, чемпионке по плаванию, вскоре занявшейся танцами с элементами акробатики. В пьесах Шостаковича Понна уловила балетную пластичность и уговорила его аккомпанировать ей. "Она приходила к нам домой на улицу Марата,- вспоминает Зоя Дмитриевна Шостакович, - и репетировала с Митей, а мы составляли публику. Мама тревожилась, не станет ли шокировать такой номер консерваторцев, и Митя испросил согласие Глазунова. Все уладилось, когда выяснилось, что выступление состоится в Кружке друзей камерной музыки: номер привлек много публики".

Концертная работа Шостаковича могла бы сразу стать и более интенсивной, если бы ему не мешала необходимость зарабатывать на жизнь. Концерты денег пока не приносили. Сочинения тоже. Обивая пороги почти всех петроградских кинотеатров - "Кристалл-паласа", "Бомонда", "Эльдорадо", "Одеона", "Сплендид-паласа", "Светлой ленты", он искал место пианиста-иллюстюатора. Кино еще оставалось "великим немым"; в маленьких кинотеатриках, - а таких много было в двадцатые годы, - фильмы сопровождались игрой пианистов, на которую зрители мало обращали внимания. Но некоторые режиссеры и кинофабрики уже предпринимали попытки подбирать музыку, соответствовавшую сюжету, настроению фильма. В больших петроградских кинотеатрах - "Пикадилли", "Сплендид-палас" даже обзавелись оркестрами; в "Пикадилли" дирижером пригласили М. Владимирова, в прошлом руководителя известного в Петербурге Шереметьевского оркестра. Был случай, когда в "Пикадилли" за дирижерский пульт встал А. К. Глазунов.

Место пианиста Шостаковичу согласились предоставить в "Светлой ленте" (ныне кинотеатр "Баррикада"), на Невском проспекте. Предварительно, однако, потребовали, чтобы он прошел экзамен, удостоверяющий квалификацию и способность к игре в кино. Тут и пригодились уроки Бруни по импровизации. Задали сымпровизировать "Голубой вальс" и что-нибудь восточное. Результаты удовлетворили, и с ноября 1922 года в "Светлой ленте" за фортепиано появился новый пианист-иллюстратор. Однако на протяжении двух месяцев зарплату ему владелец "Светлой ленты" не выдавал. Не помогло даже решение суда, куда обратился Шостакович.

С ними связана молодость Д. Д. Шостаковича. Сидят: А. В. Оссовский (слева), А. К. Глазунов, Ф. Штидри. Стоят: Н. А. Малько, Б. В. Асафьев, Ю. А. Зандер

Пришлось вновь обивать пороги кинотеатров. Несколько месяцев он числился безработным. В октябре 1924 года ему повезло: освободилось место в "Сплендид-паласе" (ныне кинотеатр "Родина").

Здесь Шостакович проработал около года. Проводя долгие вечерние часы у экрана, он по-своему "оформлял" сюжеты. Импровизации, непохожие на привычные стандарты киномузыки, вызывали недовольство руководителей кинотеатров. Ему грозили увольнением, но заступался Глазунов, хотя работа серьезно мешала консерваторским занятиям. В классе фортепиано Шостакович почти не появлялся. Стыдясь и стесняясь, он объяснялся с учителем письмами: "Уверяю Вас, что я не гоняю лодыря, а дело обстоит хуже. Меня очень подкузьмил кинематограф. Благодаря моей некоторой впечатлительности, я, когда прихожу домой, то в ушах у меня звучит киномузыка, в глазах стоят ненавистные мне герои. Из-за этого я долго не могу заснуть. Засыпаю не раньше как в 4-5 часов. Поэтому утром я встаю очень поздно и с больной головой и со скверным настроением. Ползут в голову всякие гнусные мысли, вроде того, что я продался за 134 рубля "Севзапкино" и что я стал кинопианистом. А потом надо бежать в консерваторию. А потом прихожу домой, обедаю и айда в "Сплендид-палас". Я надеюсь, что это скоро у меня все пройдет и я смогу регулярно заниматься пианизмом".

Из "Сплендид-паласа" пианист перешел в самый известный по тем временам кинотеатр "Пикадилли", на Невском проспекте (ныне кинотеатр "Аврора"). Построенный в 1914 году предприимчивым дельцом Ю. И. Яблонским, зал этого кинотеатра вмещал более восьмисот человек. Здесь показывались лучшие фильмы. М. Владимиров привлек Шостаковича для игры в оркестре, поручая ему подбирать, а иногда и оркестровать подходящую музыку.

Неимоверно трудной задачей было находить время и силы для собственного творчества. Шостакович приходил в отчаяние от мысли, что его способность к композиции иссякала.

Между тем, как никогда, ему хотелось сочинять. Он и обязан был сочинять, оставаясь студентом, на которого возлагали большие надежды. Все, что было сделано прежде, он считал только вступлением к настоящему делу, теперь стремился отойти от привычного фортепиано и овладеть большими оркестровыми формами. Хотелось испытать себя в чем-то столь же монументальном - в настоящей большой симфонии.