Евгений Мравинский (В. Фомин)

...В белоколонном зале Ленинградской филармонии полумрак. Через полтора часа начнется очередной сим-фонический концерт. Но все оркестранты уже в сборе. Ровно без пятнадцати семь, еще не надев концертные фраки, они выходят на эстраду и усаживаются на свои рабочие места. Из-за кулис выходит Евгений Александрович Мравинский, подтянутый, собранный, сосредоточенный. Начинается репетиция. Пусть не столь насыщенная, как занятия, проходившие в течение всей предконцертной недели, "о, как всегда бывает у Мравинского, предельно рабочая по своему внутреннему настрою. Сегодня в концерте повторяется программа, уже сыгранная накануне. Сыгранная, как обычно, с большим успехом. Но дирижера не удовлетворили некоторые, казалось бы, не столь значительные детали. Конечно, все было заранее отработано, проверено и закреплено. Но концерт есть концерт, и отдельные шероховатости (заметные даже не всякому профессионалу) практически неизбежны. И вот еще и еще раз проверяются результаты прошлых репетиций. Словно под увеличительным стеклом просматриваются детали, которые еще вчера казались совершенными. И наконец,- последние указания, напутственные слова, кратко сформулированные итоги. Через сорок пять минут у оркестра и у дирижера - новый экзамен.

В этом будничном эпизоде - весь Мравинский, с его высокой требовательностью, постоянным ощущением внутренней неудовлетворенности, с обостренным чувством ответственности, с всепоглощающей жаждой использовать любую возможность для того, чтобы скрупулезно вникнуть в уже проделанную работу Сегодня дирижирует Мравинский,- и все знают: в зале будет праздник большой музыки. Праздник, застрахованный от какой бы то ни было случайности...

Конечно отсутствие случайностей - это не то качество которое может быть возведено в ранг достижении. Но все-таки именно с "его начинаются достоинства Мравинского, оно - исходный пункт эстетических основ его искусства. И не только искусства, но всего жизненного поведения. В самом деле, никаких случайностей в едином и строгом замысле исполняемого сочинения (импровизационные отклонения на концерте - отнюдь не случайность), никаких случайных произведении в репертуаре никаких случайных методов в работе с коллективом, ни одного случайно принятого в оркестр музыканта Я за те вот уже четыре десятилетия, что Мравинский руководит ленинградским оркестром, его состав обновился фактически полностью, во всяком случае, в оркестре сменилось три поколения музыкантов). Вот взятые наугад различные стороны одного и того же процесса, следствия одной эстетической установки.

Евгений Мравинский

О том что в трактовке Мравинского все согласовано, выверено, рассчитано и в конечном счете убедительно, писали и пишут много. Но поставить на этом точку - значит ограничиться сугубо внешней стороной художественного облика дирижера. Ибо пафос искусства Мравинского вовсе не в том, что его замыслы логически непогрешимы, а передача формы произведения безупречна. Будь это только так - слушатели не уходили бы потрясенными после исполнения Мравиноким сочинении Чайковского и Шостаковича, Бетховена и Вагнера, Брамса и Брукнера, Прокофьева и Онеггера. Так в чем же, собственно, секрет и сила искусства Мравинского? Что заставляет причислить его к категории выдающихся художников?

Ответить на этот вопрос и легко, и трудно. Легко, потому что к искусству Мравинского применимы все высокие и превосходные эпитеты: глубокое, тонкое, вдохновенное, величественное, яркое, страстное, интеллектуальное и, наконец, совершенное... Вместе с тем говорить об искусстве Мравинского трудно, ибо обусловлено оно целым комплексом причин, свойств и качеств, подчас связанных не только с музыкой. Попытаемся определить, что же является основным в творческом облике Мравинского.

Сказать, что Мравинский прежде всего дирижер (имеется в виду природная "приспособленность" к этой профессии),- значит сказать правду, но далеко не полную. А между тем уже сама внешняя сторона дирижирования Мравинского обладает магической притягательностью. Поразительной красоты руки ("они так и просятся в скульптуру",- писал один из критиков), строгая величавость исполински стройной фигуры, благородство и трепетная торжественность жеста - уже одно это воспринимается как концентрированное выражение силы, красоты и волевой энергии. Но блистательные дирижерские данные Мравинского никогда не поражают сами по себе. Более того, создается впечатление, что дирижер использует лишь небольшую часть тех возможностей, какими располагает сегодня мануальная техника. Как указывал один из западноевропейских критиков, Мравинский "минимумом движений достигает максимума воздействия".

Конечно, Мравинский великолепный музыкант. Досконально изучив музыкальные закономерности того или иного сочинения, он определяет многие детали интерпретации, исходя из образно-эмоционального "подтекста". Иными словами, любая партитура, над которой он работает, должна "переплавиться" в его душе и сознании, став источником живых переживаний, мыслей, радостей, волнений, поисков. Следовательно, Мравинский - музыкант как бы растворяется в Мравинском-художнике. И не только растворяется в нем, но и подчиняется ему.

Сказать, что Мравинский прежде всего артист,- значит вовсе не понять суть его художественной натуры. Мравинский не принадлежит к числу музыкантов, которые воодушевляются, преображаются на эстраде, которых "подогревает" дыхание зала. Более того, Евгений Александрович, по его собственному признанию, всегда выходит на эстраду с чувством какого-то внутреннего сопротивления. На первый взгляд, такое утверждение из уст музыканта, проведшего чуть ли не 1000 концертов,, выглядит по меньшей мере странным...

Понятия "эмоциональность", "артистизм" в применении к искусству Мравинского приобретают особый смысл. Это прежде всего полная творческая самоотдача при максимальной внешней сдержанности и благородной строгости поведения на эстраде. Вдохновение и артистическая взволнованность, зарождающиеся у многих исполнителей именно на концерте, пронизывают у Мравинского весь рабочий процесс - становление замысла, с сомнениями, поисками и находками ему сопутствующими, занятия с оркестром и т. д. Взволнованность и одухотворенность становятся неотъемлемыми спутниками каждой репетиции, каждого группового занятия, короче говоря, каждого рабочего мгновения.

Так, может быть, Мравинский прежде всего педагог, непревзойденный мастер рабочего общения с коллективом?

Действительно, о репетициях, которые проводит Мравинский со своим оркестром, можно написать специальное исследование (и надо надеяться, что это рано или поздно будет сделано). Мало кто из мастеров дирижерского искусства умеет так целенаправленно, углубленно, а главное, с такой поразительной эффективностью работать с оркестром. На каждую репетицию Мравинский приходит настолько подготовленным, настолько во всеоружии, что уже одно это предопределяет и саму атмосферу, предельно рабочую, насыщенную, и степень подготовленности самого оркестра.

На репетициях Мравинский не только требователен, настойчив и тверд, он не только упорно добивается от оркестра полнейшей и точной реализации своих замыслов, но и упорно вслушивается в то, что предлагает ему оркестр в ответ на его требования. Не отступая ни на шаг от глубоко выношенного им плана интерпретации, дирижер обязательно вносит в него частичные дополнения, подсказанные живым звучанием инструментов, а иногда и невольной импровизацией музыкантов. И все же такие дополнения - ив этом метод Мравинского неколебим - всегда будут именно дополнениями и не только не изменят общей направленности трактовки, а наоборот, будут служить наиболее полному ее выявлению.

Надо сказать, что на репетициях Мравинского музыкантам "живется" трудно: дирижер не ищет простых путей, а тем более не проявляет снисходительного отношения к оркестрантам. Требовательность и строгость не исчезают ни при каких обстоятельствах. Но у этих качеств Мравинского есть свое глубинное основание: они продиктованы на редкость преданным отношением к искусству, в них отражены прежде всего требовательность и строгость дирижера к самому себе. Работая над партитурой, Мрэвинский всегда идет по пути наибольшего сопротивления. Его поглощенность работой не знает границ. Даже в минуты отдыха или временного (часто вынужденного) переключения Мравинский - весь во власти того замысла, который ему вскоре предстоит воплотить. Эта интересная, но неимоверно трудная работа, отнимающая без остатка и физические и душевные силы, всегда сопровождается долгими, кропотливыми, мучительными поисками. Да, Мравинский изучает, осваивает и вынашивает каждое сочинение, даже не раз игранное. Ибо для него озвучить партитуру - значит сжиться с нею так, чтобы она стала частицей собственной души, чтобы необходимость каждого нюанса, каждой детали, каждого штриха была глубоко понята, осмыслена и прочувствована.

Итак, четыре качества-определения - дирижер, музыкант, артист, педагог - не исчерпывают достоинств художественного облика Мравинского и не объясняют всей силы воздействия его искусства. А сила эта поистине огромна...

Сила искусства Мравинского заключается в том, что он прежде всего крупная личность, человек беспокойного ума, огромной внутренней дисциплины, редких знаний, человек, постоянно стремящийся к углубленному самопознанию, к поискам совершенного в жизни и искусстве. И овсе, что воспринимает Мравинский, с чем он так или иначе соприкасается, что наблюдает,- все это особым образом преломляется в его сознании и, в конечном счете, выявляется за пультом.

Мравинский страстно любит природу. Любит ее не только непосредственной, но и, если так можно выразиться, глубоко профессиональной любовью. Ибо знает природу досконально. Знает все: деревья, цветы и травы, зверей, птиц, рыб и насекомых. Он может часами наблюдать за поведением муравьев, за какими-то только ему ведомыми особенностями одинокой лесной тропинки, за недвижной гладью озера. Он испытывает неизъяснимое наслаждение, оставшись наедине с вечерними сумерками, когда ничто не нарушает царственной тишины, и все пронизано дыханием багряного заката. Для него давно уже стало естественной потребностью надолго забрести в чащу леса, побродить в открытой степи, склониться с удочкой на берегу тихой речки. Особенно увлекают Мравинского длительные прогулки, без них немыслим никакой отдых, будь то кратковременный выезд за пределы города или продолжительный летний отпуск. Для Мравинского общение с природой вовсе не отдохновение от трудов, не беззаботное стремление отвлечься от суетной городской жизни. Это один из способов углубиться в себя, в свой внутренний мир...

Мравинский жадно любит читать. Он блестяще знает литературу. Каждая прочитанная книга оставляет свой след в памяти дирижера и всякий раз вызывает множество ассоциаций, которые так или иначе "встречаются" с музыкой. Иногда это непосредственная импровизация, навеянная прочитанным (в Мравинском живет незаурядный композиторский дар), иногда это собственные философские мысли, записанные в дневник, а затем какой-то своей гранью неожиданно повлиявшие на тот или иной музыкальный замысел.

А в общении с людьми проявляется все тот же Мравинский, наблюдательный, склонный к философским обобщениям, эмоционально сдержанный, суровый. Его суждения всегда точны, образны, афористически лаконичны, а умение заглянуть "внутрь" человека поражает своей безошибочностью и проницательностью.

Такой же яркой, незаурядной личностью остается Мравинский и за пультом. Наблюдательность и склонность к философским обобщениям еще более обостряются, а эмоциям не дано права вырываться на поверхность. Они спаяны воедино с живой, трепетной мыслью, спаяны сильной волей дирижера и мощью его интеллекта. И здесь проявляется одно из удивительных качеств Мравинского: он умеет "пропустить через себя" и собственные переживания, и эмоциональный посыл оркестрантов, направив весь этот жгучий ток страстей человеческих в русло единого замысла, излучающего мудрую ясность, философскую глубину, чистоту и сдержанную силу чувств.

И еще важнейшая особенность личности Мравинского: стремление во что бы то ни стало преодолеть препятствия, внутренняя потребность и умение сконцентрировать все силы для решения творческой задачи. Отсюда беспокойство, напряженность, частые сомнения, тревоги, разочарования. Но побеждает всегда упорство, воля, глубокая убежденность в верном для себя выборе тех путей, по которым направлены поиски и труд. Побеждает беззаветное, священное служение искусству и преданность своим, глубоко выношенным принципам и идеалам. Весь творческий путь Мравинского, на первый взгляд кажущийся безоблачно счастливым, а на деле поистине выстраданный - лучшее тому подтверждение.

...В начале 20-х годов встал вопрос о выборе лрофессии. Увлечение естественными пауками привело Мравинского в Петроградский университет. Его способности к зоологии, биологии, ботанике ни у кого не вызывали сомнений. Однако будущий дирижер оставляет; эти занятия. И не столько из-за материальных соображений (хотя после смерти отца он вынужден был искать работу), сколько из-за внутренней, чисто интуитивной тревоги: а если не это его призвание? Несколько лет Мравинский работает мимистом в Мариинском театре, и выбор его не случаен: театр, музыка давно привлекали впечатлительного юношу - еще в раннем детстве он был потрясен "Спящей красавицей" Чайковского, операми Вагнера. И вот, наконец, решение принято. В 1924 году Мравинский поступает в консерваторию, в класс композиции. Занимается успешно: некоторые камерные пьесы, сочиненные им в годы учения, исполнялись в студенческих концертах. Только к двадцати пяти годам Мравинский находит свою дорогу. Но находит безошибочно, хотя его решение перейти в дирижерский класс поначалу не вызывало поддержки у педагогов...

Закончена консерватория, и молодой, хорошо зарекомендовавший себя дирижер принят в Мариинский театр. Вряд ли кто-нибудь из выпускников мог мечтать о лучшей участи, и Мравинский, естественно, был горд таким назначением. Но... прошел год, пока ему доверили самостоятельный спектакль. Это была новая постановка "Спящей красавицы" Чайковского.

Мравинскому запланировали одну общую репетицию. И не было бы ничего удивительного, если бы молодой дебютант растерялся и в конечном счете ограничился лишь добросовестным воспроизведением авторского текста. Но Мравинский провел свою единственную репетицию так ярко, увлеченно и организованно, проявил такое творчески самостоятельное отношение к музыке, что безоговорочно расположил к себе и оркестр, и всю постановочную группу. Спектакль прошел с огромным успехом. После второго действия оркестр устроил молодому дирижеру продолжительную овацию, тепло поддержанную зрительным залом. С тех пор на "Спящую красавицу" стали ходить не только за тем, чтобы увидеть Г. Уланову и К. Сергеева, но и чтобы послушать Мравинского.

Осенью 1937 года в Ленинграде проходила первая декада советской музыки. И случилось так, что именно Мравинскому предложили дирижировать новой, только что законченной Пятой симфонией Шостаковича. "До сих пор не могу понять,- писал Мравинский в середине 60-х годов,- как это я осмелился принять такое предложение без особых колебаний и раздумий. Если бы мне сделали его сейчас, то я бы долго размышлял, сомневался и, может быть, в конце концов не решился. Ведь на карту была поставлена не только моя репутация, но и - что гораздо важнее - судьба нового, никому еще не известного произведения композитора, который недавно подвергся жесточайшим нападкам за оперу "Леди Макбет Мценского уезда" и снял с исполнения свою Четвертую симфонию. Но меня извиняло то, что я был молод и не сознавал ни предстоящих трудностей, ни всей ответственности, которая выпала на мою долю". Конечно, в этом высказывании многоопытный дирижер проявил излишнюю строгость в оценке собственных решений и поступков. Но он безусловно прав в одном: риск, действительно, был немалый. И здесь опять-таки пришли на помощь мужество, талант, труд, воля. Исполнение симфонии вызвало огромный общественный резонанс и принесло успех не только композитору, но и дирижеру.

Через год после премьеры Пятой симфонии Мравинский вновь столкнулся с серьезным испытанием. В Москве был организован Первый Всесоюзный конкурс дирижеров. Сорок шесть музыкантов приняли в нем участие. Мравинский стал безусловным победителем этого сложного соревнования. Так пришла широкая известность.

О должности руководителя оркестра Ленинградской филармонии Мравинский даже не мечтал. Он хотел работать с этим коллективом в качестве рядового дирижера. И приказ Комитета по делам искусств о своем новом назначении молодой музыкант поначалу воспринял как нереальную и даже несколько неприятную неожиданность. Но Комитет проявил настойчивость, и Мравинский, подумав, согласился. Он прекрасно сознавал Ту честь, которая ему была оказана, и ту высокую ответственность, которую он возлагал на себя. Филармонический коллектив, куда был назначен главный дирижером тридцатипятилетний Мравинский, представлял собою в ту пору исключительно сложный художественный организм, хотя известность его была достаточно велика. Это был, по существу, единственный в стране симфонический оркестр с богатыми, многолетними традициями и великолепным составом исполнителей. Концертмейстер коллектива В. Заветновский, виолончелист И. Брик, фаготист А. Васильев, гобоист Г. Амосов, трубач А. Шмидт, контрабасист М. Кравченко, ударник А. Петров и многие другие ветераны пользовались славой не только первоклассных музыкантов, но и видных педагогов: под их руководством в оркестре созревало новое поколение исполнителей. Мастерство ленинградского оркестра было, действительно, незаурядным. Но в то же время частая смена руководителей, резкие колебания в репертуарной политике, отсутствие настоящей дисциплины, а главное - дух самоуверенности и непогрешимости (многие ведущие оркестранты почитали за правило давать указания дирижерам) - все это мешало полноценному и всестороннему развитию оркестра. Итак, с одной стороны, выдающиеся профессиональные достоинства, с другой - сложное внутреннее положение, слепая приверженность традициям. В такой оркестр и был назначен руководителем молодой Мравинский.

Поначалу многих ветеранов отпугнул и насторожил возраст главного дирижера: он был едва ли не самым молодым членом коллектива. К тому же победителю Всесоюзного конкурса не доставало опыта концертного дирижирования. К его шестилетнему пребыванию в театре, где он специализировался, в основном, на балетном репертуаре, в оркестре отнеслись весьма скептически. А когда новый руководитель с первых же шагов стал вводить строгую дисциплину, в среде оркестрантов начались недовольства. Однако Мравинский твердо и неуклонно проводил свою линию: высоко ценя традиции замечательных мастеров дирижерского искусства и многое от них перенимая, он стремился найти собственный путь к освоению классики. Но как бы титанически ни работал Мравинский, опыта все же не хватало. И надо было приобрести его предельно быстрыми темпами, да еще в обстановке скрытого недовольства, недоверия, а иногда и явной неблагожелательности. И здесь вновь нельзя не восхититься волей и упорством Мравинского: уже через два года он сумел убедить оркестр в правоте своих художественных и воспитательных методов. Первые гастроли коллектива в Москве (1940) прошли с огромным успехом. Начался новый этап в деятельности оркестра, этап, отмеченный печатью труда и мастерства Мравинского. А молодой дирижер продолжал работать с лихорадочной быстротой и интенсивностью. За три предвоенных сезона он освоил такое количество партитур, классических и современных, что даже близкие друзья Мравинского, высоко ценившие его работоспособность, были поражены.

В годы Великой Отечественной войны оркестр во главе с Мравинским был эвакуирован. Деятельность коллектива в Сибири началась в трудных условиях. По-началу многие считали, что в Новосибирске, городе, где не было своего симфонического оркестра, выступления ленинградцев не вызовут достаточного энтузиазма, и в лучшем случае здесь можно играть лишь очень популярную и легкую для восприятия музыку. Мравинский сразу же категорически восстал против такой точки зрения. По его настоянию в концертных программах был взят твердый курс на пропаганду высоких образцов классической музыки. Успех этих программ был столь велик, что уже и конце 1941 года решено было организовать симфонические циклы в Домах культуры и клубах. Был открыт филиал в одном из пригородов Новосибирска. И, что самое главное, в работе оркестра, непривычной в условиях военного времени, Мравинский не делал ни малейшей скидки на тяжелые условия, неприспособленность помещений для репетиций и концертов, и т. д.

Трудности подстерегали Мравинского и в послевоенные годы, в период блестящего расцвета его деятельности. Были случаи, когда оркестранты обвиняли своего руководителя в чрезмерной, по их мнению, требовательности. Но дирижер энергично отстаивал свои принципы. Он во всех ситуациях, особенно при столкновении со сложными задачами, неизменно проявлял упорство, мужество, целеустремленность. Речь идет, казалось бы, о чисто человеческих достоинствах, но все они (и в этом отличительная черта натуры Мравинского) органично входят в художественный облик дирижера и отражаются на особенностях его замыслов и интерпретаций. А также на самом характере его художественного credo, на его музыкальных пристрастиях.

Что же особенно близко Мравинскому? Здесь следует поначалу очертить не столько круг авторов, сколько круг проблем, эстетических привязанностей. Об этом лучше всего сказал сам Мравинский, когда подчеркнул наиболее притягательные, с его точки зрения, стороны в творчестве одного из самых любимых своих композиторов - Шостаковича. "Величие Шостаковича,- писал Мравинский,- определяется для меня прежде всего значительностью той общественной и нравственной идеи, которая проходит через все его творчество. Это мысль о том, чтобы не было плохо людям, чтобы они не мучались и не страдали из-за войны, социальных бедствий, несправедливости и подавления". В этом высказывании подчеркнуто то, чем живет искусство Мравинского, что является для дирижера самым главным в музыке - значительность общественной и нравственной идеи. Именно эти качества дирижер старается выявить и подчеркнуть в любом из сочинений, какие он выносит на эстраду, будь то творения Бетховена или Брамса, Чайковского или Шостаковича, Прокофьева или Онеггера.

Философская основа художнических поисков и размышлений Мравинского - это стремление постичь сокровенные проявления человеческого духа во всей их сложности, противоречивости и силе. Облик дирижера отличают яркость, глубина художественного мышления и беспокойно-страстное (а внешне - сосредоточенное, собранное, суровое) отношение к проблемам бытия и искусства.

Таково эстетическое credo Мравинского. А на него как бы накладываются типичные качества личности дирижера. И результатом этого взаимодействия становится интерпретация, где главенствует напряженная мысль, (возвышенный эстетический настрой, продиктованный личными склонностями и устремлениями. Отсюда -и неповторимость каждой трактовки, и подчиненность ее глубинным качествам собственной натуры...

Ясно, что из богатой кладовой музыкальных ценностей Мравинский берет на вооружение лишь то, что находит в его художнической природе безусловный отклик, что может быть до конца прочувствовано, осмыслено, пережито и специфически, по-своему претворено.

Взять хотя бы партитуры Чайковского, в первую очередь Пятую и Шестую симфонии, фантазию "Франческа да Римини". Здесь Мравинский, по единодушному признанию музыкантов и прессы, достигает редких художественных откровений. Тут же хочется подчеркнуть и глубокую, проявившуюся еще с детских лет привязанность, которая с годами превратилась в подлинную творческую страсть. К произведениям Чайковского Мравинский возвращается постоянно, и каждый раз исполнение напоминает премьеру, настолько вдумчивой и свежей оказывается мысль дирижера, настолько тщательным и серьезным оказывается ее воплощение. Пафос борьбы с силами мрака и разрушения, напряженное биение мысли, могучие порывы к счастью, величие человеческих страданий - все это дирижер передает с огромной силой и убедительностью.

Будучи до конца верным себе, Мравинский подчеркивает эти же качества и в музыке других композиторов. И первым после Чайковского (а возможно, и вообще первым) здесь должно быть названо имя Шостаковича.

С Шостаковичем у Мравинского связано многое: исполняя именно его сочинения, дирижер оттачивал и совершенствовал то главное, непреходящее, что определяет сегодня силу его искусства. Речь идет о живом чувстве современности. И бесспорно, кропотливая и вдумчивая работа над партитурами Шостаковича помогла дирижеру "осовременить" и Чайковского, и Бетховена, то есть подчеркнуть в их музыке свойства, особенно близкие нам сегодня.

Творческое содружество Мравинского и Шостаковича началось в 1937 году с работы над Пятой симфонией. Со временем союз двух музыкантов крепнет. Мравинскому композитор доверяет в 1939 году исполнение своей Шестой симфонии. В разгар войны, в июле 1942 года, Шостакович специально приезжает в Новосибирск, присутствует на всех репетициях Седьмой симфонии, а позднее, имея возможность слушать ее в исполнении различных оркестров и дирижеров, решительно отлает пальму первенства Ленинградскому филармоническому оркестру и Мравинскому. Год спустя Шостакович приносит дирижеру одно из самых лучших своих сочинений - Восьмую симфонию. А потом, будучи покорен работой Мравинского, с благодарностью посвящает ему эту партитуру.

В последующие годы традиция сохраняется: Мравинский становится первым (за редким исключением) исполнителем симфонических опусов Шостаковича. И - что гораздо важнее - великолепным их истолкователем. Девятая, Десятая, Одиннадцатая, Двенадцатая симфонии, Первый скрипичный и Первый виолончельный концерты, оратория "Песнь о лесах" - таковы вехи послевоенных встреч Мравинского с творчеством Шостаковича. И наконец, сыграв последнюю, Пятнадцатую симфонию, Мравинский вновь доказал, что он является непревзойденным истолкователем творений композитора.

Что же подчеркивает дирижер в его музыке?

Прежде всего, биение тревожного пульса времени, глубину и благородство мысли, ненависть ко всему напыщенному, самодовольному, бездарному и пошлому. Здесь мы встречаемся с ясной взаимозависимостью: музыка Шостаковича находит в лице Мравинского глубокого интерпретатора, а лучшие качества дирижера ярче всего выявляются при исполнении сочинений вы-дающегося художника.

Мравинский далек от программно-литературного принципа истолкования симфоний Шостаковича. Особенности его трактовки предопределяются внутренними законами самой музыки, а не теми многочисленными ассоциациями, на которые порой соскальзывает наше восприятие при слушаний оркестровых произведений композитора. Показательно, что это опять-таки распространяется не только на партитуры Шостаковича. Будучи объективным и строгим по отношению к авторскому тексту, Мравинский, как и всякий истинный художник, субъективен в самом методе "перевода" этого текста в звучащую ткань. Чувства никогда не выставляются напоказ. Благородная простота и строжайший вкус уже сами по себе исключают всякую подчеркнутую изысканность, а внутренняя сдержанность и необычайно развитое чувство меры надежно заслоняют выдающегося дирижера от каких бы то ни было внешних эффектов или эмоциональных преувеличений. Конечно, такая исполнительская манера порождена своеобразием самой эстетической позиции Евгения Александровича Мравинского. Это - не взгляд со стороны, не отстраненность от явления, а стремление по-своему передать объективную ценность композиторского замысла.

В любом исполняемом сочинении Мравинский выражает свое отношение к миру. И в симфониях Бетховена, где он как бы соединяет воедино пафос героической борьбы, суровой патетики и великой одухотворенности. И в симфониях Брамса, которые звучат у дирижера с особой силой и где Мравинскому удается сплавить воедино безупречную логику тематического развития и непосредственность, глубину чувства. И в оркестровых фрагментах из вагнеровских опер, где сквозь блеск и мощь выражения постоянно проглядывает трагедийная насыщенность авторских замыслов. И в монументальной Девятой симфонии Брукнера с ее скрытой вулканической силой и строгой красотой. И в Пятой симфонии Прокофьева, где Мравинский неожиданно подчеркивает пафос тревожных раздумий (причем проводит эту линию в каждой из частей, подчиняя своему замыслу даже кипучую и всегда звучащую жизнерадостно, остро и молодо музыку финала). И в Пятой симфонии Глазунова, где дирижер делает акцент на эпической сосредоточенности, а временами и скорбной величавости повествования. И в скрябинской "Поэме экстаза", где полетная мысль становится как бы самим звучащим содержанием. И даже в миниатюрном "Волшебном озере" Лядова, где у Мравинского царят высокая сосредоточенность мысли и суровая собранность чувств...

Остро ощущая современность во всех ее проявлениях, Мравинский не случайно уделяет большое внимание музыке XX века. Здесь нет, пожалуй, ни одной достаточно крупной фигуры, оставшейся вне поля зрения дирижера. В его репертуаре - Рихард Штраус и Дебюсси, Сибелиус и Равель, Стравинский и Онеггер, Барток и Хиндемит. С этими именами связаны блистательные творческие победы ленинградского музыканта. Скульптурная пластичность "Аполлона Мусагета" Стравинского, жгучая трагедийность "Литургической симфонии" Онеггера, поразительное структурное совершенство "Музыки для струнных, ударных и челесты" Бартока - все это стало уже в трактовке Мравинского своеобразным эталоном, мерилом нового отношения к современной музыке.

"Если хочешь стать дирижером,- говорил Отто Клемперер,- то, самое главное, как мне кажется, не следует постоянно говорить да, а надо... быть в состоянии сказать нет". Мравинский в течение многих лет вообще не выступает без своего оркестра. На имя дирижера поступали и поступают десятки приглашений: его зовут самые знаменитые оркестры, ему предлагают любые условия, любое количество репетиций. Но Мравинский не соглашается; он считает себя неотделимым от оркестра. Ему часто предлагают записать на пластинку что-нибудь из его репертуара. И в этом случае Мравинский старается отклонить предложение. Запись в его понимании - дело чрезвычайно ответственное, ведь она навечно фиксирует то, что хочет передать дирижер. А как быть, если он, возвращаясь к неоднократно игранному произведению, каждый раз безжалостно перечеркивает то, что было найдено ранее, и начинает все обдумывать сначала? Мравинский не испытывает тяготения ни к гастрольным поездкам (хотя все они проходят с неизменным триумфом), ни к педагогике (хотя его указания и советы молодым дирижерам воистину бесценны). Он старается избежать все-возможных интервью, официальных бесед, подробных расспросов о своей работе, о своих мыслях и планах. Он чувствует себя неловко на юбилейных торжествах, в многолюдном обществе. Короче говоря, все, что так или иначе отвлекает Мравинского от его самоуглубленных занятий и от общения со своим оркестром, все, что не связано непосредственно с партитурой или с мысля-ми о ней, все, что может мало-мальски нарушить или даже как-то непредвиденно повлиять на ход его напряженной творческой работы,-все отметается безоговорочно. Остается самое дорогое - будни, мысли, труд...

Мравинский Евгений Александрович, родился 4 июня 1903 в Петербурге. Герой Социалистического Труда (1973).

С шести лет начал обучаться игре на фортепиано. С 1921 работал пианистом в Петроградском хореографическом училище. С 1924 учился на композиторском факультете Ленинградской консерватории у М. М. Чернова (гармония и инструментовка), Х. С. Кушнарева (полифония), В. В. Щербачева (практическое сочинение). В 1931 окончил Ленинградскую консерваторию по классу дирижирования А. В. Гаука (ранее занимался у Н. А. Малько). В 1931-1938 дирижер Театра оперы и балета им. С. М. Кирова. В 1938 завоевал 1-ю премию на Всесоюзном конкурсе дирижеров. С 1938 возглавляет заслуженный коллектив республики Симфонический оркестр Ленинградской филармонии им. Д. Д. Шостаковича. Почетный профессор Ленинградской консерватории. Лауреат Ленинской премии (1961). Лауреат Государственной премии СССР (1946). Заслуженный артист РСФСР (1940). Заслуженный деятель искусств РСФСР (1947). Народный артист СССР (1954).

Лит.: Богданов-Березовский В. Советский дирижер. Л., 1956; Фомин В. Оркестром дирижирует Мравинский. Л., 1976.