Задолго до Эдисона

Теперь пришла пора выяснить принципиальную разницу между валиком любого механического инструмента и валиком фонографа, между диском со штифтами и диском граммофона, патефона, электрофона, между перфорированной лентой и, скажем, лентой магнитофонной. На всех без исключения механических инструментах, простых и сложных, кодировались лишь моменты извлечения звука, а сам звук воспроизводился вполне традиционными, давними средствами - трубами, язычками, струнами. А на валике фонографа, грампластинке и магнитофонной ленте записана физическая первооснова звука - колебания.

Записать звуковые колебания удалось задолго до Эдисона. В начале прошлого века английский ученый Томас Юнг приклеил к камертону тонкий волосок, подложил под кончик волоска покрытую слоем сажи бумажную ленту и ударил по камертону. Колебания камертона передались волоску, и тот стал выписывать на движущейся бумажной ленте характерную линию.

Примерно таким же способом и тоже в начале прошлого столетия записал звук и немецкий ученый Г. Шельхаммер. Только не от камертона, а от колеблющейся деки музыкального инструмента.

В опытах Юнга и Шельхаммера колебания передавались прямо со звучащего тела на пишущий волосок. А спустя полвека, в 1857 году, работник типографии Французской Академии наук Леон Скотт прикрепил волосок к тонкой мембране. Звуковые воздушные волны колебали мембрану, а волосок делал свое дело - записывал звук. Система стала сложнее (источник звука - колебания воздуха - колебания мембраны - колебания волоска - запись), зато прибор Скотта уже не был жестко связан ни с камертоном, ни с иным звучащим телом. Перед мембраной можно было говорить, петь, играть - прибор добросовестно фиксировал эти звуки на бумаге.

Но вот беда - эту запись можно было наблюдать, изучать, оценивать, но превращать ее снова в звуки было пока невозможно.

Заслуга Эдисона в том, что он ровно через тридцать лет после изобретения Скотта сумел пустить процесс в обратном направлении, заменив закопченную бумагу оловянной фольгой, а волосок - прочной иглой. Колеблющаяся игла вырезала канавку в фольге, навернутой на валик. Обратный процесс выглядел так: движущаяся волнистая канавка - колебания иглы в ней - колебания мембраны - звуковые колебания воздуха - слышимый звук.

И тут вы можете судить сами. С одной стороны, Эдисон не начинал на пустом месте. Он имел в своем распоряжении трехсотлетний опыт мастеров механических музыкальных инструментов и семидесятилетний опыт записи звука на закопченной бумаге. Поэтому, наверное, несправедливо отсчитывать эпоху звукозаписи с Эдисона. С другой стороны, и недооценивать появление фонографа нельзя. Это было действительно большое изобретение, совершенно новая ступень в звукозаписи. И хотя фонограф, а затем граммофон Эмиля Берлинера и патефон фирмы «Патэ» были несовершенными (фортепиано, например, воспринималось как ксилофон, а шаляпинский бас как тенор), соперничество старых механических инструментов с этими новинками продолжалось каких-нибудь два-три десятка лет, пока не стало ясно, что будущее все-таки за новой аппаратурой, позволяющей записывать и воспроизводить сам звук, а значит, все что угодно - от одинокой жалейки до симфонического оркестра.

Механические инструменты ушли в прошлое, но по крайней мере один из них вы можете слышать хоть каждый день. Устроен он так же, как многие другие его собратья: металлический цилиндр со штифтами, штифты упираются в рычаги, от рычагов идут тросы... Вы догадались: москвичу достаточно прийти на Красную площадь, а жителям других городов и сел в определенный час нажать кнопку радиоприемника, чтобы услышать колокольный перезвон кремлевских курантов.